Зададимся вопросом: что происходит, когда появляется великое произведение искусства, и как случилось, что творения Шекспира остаются для нас живы, в то время как сам Шекспир умер и обратился в прах? Воистину изумительно, что творения Шекспира могут быть бессмертны, если сам Шекспир – только недолговечное скопление клеток протоплазмы! Отметим для начала, что персонажи шекспировских драм – лишь отдельные, избранные образы из числа того их множества, которое населяло его великолепный ум; в той галерее были тысячи картин, которые так никогда и не были выставлены, чтобы ими восхищались на протяжении веков. Эту истину горячо подтвердит любой творец, прибегает ли он для воплощения своих мыслеобразов к камню, краске или слову. Следовательно, в Шекспире существовал мир более тонкий и обширный, нежели тот, который известен нам по его воплощению в замечательном литературном материале. Во-вторых, заметим, что все эти воображаемые персонажи существовали в Шекспире в непроявленном, неоформившемся виде еще до того, как обрели облик и воплощение; ибо, разумеется, они явились не извне. Говорите, Шекспир заимствовал материал из различных легенд, пьес, хроник и истории? Каркас – возможно, но не сами творения: Гамлет пришел не из легенды или пьесы, а Кассий и король Генрих – не из хроники или истории. Нет, Шекспир носил в себе все свои создания и поэтому стоял над ними, превосходил их; он был и есть нечто большее, чем каждый из них или даже все они вместе взятые; ведь они – просто ограниченные его проявления в определенных пространственно-временных условиях, и он остался бы тем же самым Шекспиром, даже если бы мы не имели ни одной сцены, ни одной строчки, которая бы нам о нем рассказала; только мир воображения остался бы в таком случае в нем не проявившись, в латентном состоянии, то есть как авьякта (avyakta), а не как вьякта (vyakta). Однажды проявившись, его творения сохраняют бессмертие не благодаря печати или рукописи, ибо Веда просуществовала тысячелетия без рукописи и печати, – но, возможно, благодаря словам? Нет, слова или звуки – просто физическая субстанция, атомы, из которых возникает их форма, и они могут быть организованы по-новому, например, в переводе, что не повлечет потерю нами Отелло и Дездемоны – точно так же, как пребывающая в теле душа может сменить его, отнюдь не обязательно подвергаясь в результате трансмиграции изменению сама. Отелло и Дездемона воплощены в звуках или словах, но их более тонкая и бессмертная субстанция – это мысль. Они были отобраны и воплощены в звуки из существовавшего в Шекспире тонкого мира мысли, в мир же мысли они исходно пришли из вместилища жизни более глубокого, нежели сама мысль, из океана бытия, который наш анализирующий ум пока не измерил.
Теперь давайте изложим эти обстоятельства, используя понятия Веданты. Ограничив себя именем и формой Шекспира, Парабрахман пребывает в его глубине невидимо для сознания как непроявленный мир чего-то более первичного, нежели мысль (может быть, каузальной, первичной Воли?), в котором образы Шекспира находятся еще в неоформленном, недифференцированном виде; затем он восходит к поверхности сознания, воспринимаемый Шекспиром, как проявленный изнутри мир тонкой материи или мысли, в котором воображение претворяется в многочисленные мыслеобразы; наконец он оказывается на поверхности сознания таким образом, что помимо Шекспира его видят уже и другие – как мир, проявленный вовне, проявленный в звуке, через который всеобщему обозрению открывается избранное число таких образов. Эти величественные образы вечно живут в наших умах потому, что Парабрахман в Шекспире тот же, что Парабрахман в нас самих; и, следовательно, мысль Шекспира представляет собой воды того же самого эфирного океана, как и те, что текут в нашем мозгу; мысль, по существу, едина, но для того чтобы открыться нам, она должна воплотиться, обретя определенную форму в виде отдельных звуков, к которым мы привыкли. Брахман-Брахма как Творец Мысли в Шекспире порождает их, Брахман-Вишну как Хранитель Мысли в нас сохраняет их, Брахман-Рудра как Разрушитель Мысли или Забвение однажды уничтожит их; однако во всех этих действиях Брахман остается единым, Мысль – единой, как едины воды всех океанов. Мир Шекспира во всем подобен нашему. Есть, однако, отличие: Шекспир не мог облекать свои образы в грубоматериальные осязаемые формы, потому что, как считают другие религии, в этой способности человеку отказано или же, как полагает ведантист, человечество пока не поднялось на эту вершину творческой силы.
Есть, однако, один класс феноменов, в котором этот недостаток тождества между личным Воображением и универсальной Авидьей как будто преодолен. При определенных обстоятельствах ум может создавать образы, переживающие его собственное растворение или смерть и обретающие некоторого рода форму в грубой материи, во всяком случае становясь доступными для восприятия грубыми органами чувств. Число свидетельств в пользу такого феномена, как призраки, растет. Ортодоксальная наука предпочитает эти свидетельства игнорировать, отказывается верить, что наличие достаточных доказательств для исследований имеется, и закрывает двери для дальнейшего познания на тройной ключ, состоящий из ссылок на мистицизм, совпадение и галлюцинацию. Между тем феномен, хоть и неисследованный, продолжает наблюдаться. Например, если в Европе свидетельства о призраках имеют характер отдельных случаев, то в Индии они довольно распространены в силу большей интенсивности психических сил и более тонкой психической чувствительности, свойственной нашей физической организации. Привидения дают нам замечательный пример триумфа воображения. В большинстве случаев они оказываются образами, созданными в агонии умирающим или обреченным человеком, которые переживают своего создателя, так что некоторые из них бывают видимыми, некоторые – слышимыми, некоторые – видимыми и слышимыми, а изредка – осязаемыми, хотя не по-земному, недостаточно выраженно, но, бесспорно, ощутимо. Процесс их творения, в сущности, точь-в-точь такой же, как творения поэзии и творения мира; это тапас или тапасья – не покаяние, как по какой-то странной причине упорно переводят английские ученые, но ЖАР и колоссальная концентрация воли, которая воспламеняет все существо, собирает воедино все способности и направляет их с несокрушимой силой к одной цели. Мир был создан тапасом; по словам Мундаки, благодаря тапасу творческий Брахман сгущается, cīyate, собирается и напрягается; благодаря тапасу приходит прилив воображения. На материальном плане тапас может быть связан с некой целью или быть полностью от нее отделен. В случае крайнего ужаса или горя, мучительной агонии или страшного возбуждения на краю смерти он абсолютно не соотносится ни с какой материальной целью, будучи, как говорят обычно, непроизвольным, однако с самого возникновения обладает такой исключительной мощью, что оказывается в состоянии порождать из себя живые образы, которые сохраняются и действуют долгое время после того, как их источник исчез или его успокоила смерть. Такова наивысшая сила воображения, хотя на материальном плане она ныне не может быть использована иначе как случайно, беспорядочно и совершенно нецеленаправленно.
Таким образом, по способу действия Воображение есть точная копия Авидьи; если требуется, то можно обнаружить и другие черты его сущностного тождества с Авидьей. И в том и в другом случае, например, преобладает бесцельность. Часто работа воображения, по крайней мере, на материальном плане, абсолютно не связана с какой-либо внятной целью, и хотя вполне возможно, что скрытая часть нашего сознания, действующая под поверхностью, может иной раз иметь некую цель, не осознаваемую поверхностной частью, наиболее обычной является ситуация, когда работа Воображения является совершенно очевидно бесцельной. Или же если не бесцельной, то, безусловно, чрезвычайно расточительной. Для определенной творческой цели из тысячи образов, возникших в уме Шекспира, оказались отобранными несколько сотен, остальные же так никогда и не обрели словесного выражения; многие из них, наделенные потенциально не менее замечательной силой, чем те, что материализовались в «Гамлете» и «Макбете», возникли и исчезли как будто без всякой полезной цели. То же самое расточительство демонстрирует в своем действии и Природа; разве не изливаются из нее миллионы жизней, чтобы лишь некоторым оказаться отобранными для целей эволюции?! Однако когда она решает работать экономно и с определенной целью, то может скрупулезно беречь усилия, демонстрируя волшебную быстроту и точность в приспособлении средств к цели. Следовательно, ни Природу, ни Воображение нельзя считать слепыми, действующими наугад энергиями, исходящими из необузданной силы и лишь случайно оказывающимися телеологичными. Их операции очевидно направляются Разумом, который, когда он того желает, столь же способен к целеполаганию, планированию, соотнесению средств с целью, экономии материала и труда, как любой умный и старательный работник в сегодняшние дни научных методов работы. Поэтому мы нуждаемся в объяснении, почему же этому великому универсальному Разуму не проявлять, как аккуратному работнику, бережливость в отношении материалов и усилий постоянно, а не лишь временами. Разве не правда, что Природа далеко не везде и не во всех своих действиях телеологична, что целенаправленна лишь малая часть существования, обладающая большей сконцентрированностью, чем остальное, и поэтому более сильная и победоносная, между тем как для преобладающей части универсальной деятельности Природы мы должны искать иное, не телеологическое объяснение? Или, лучше сказать, такое объяснение, которое одновременно включало бы в себя и превосходило объяснение телеологическое? Если бы воображением обладали только Шекспир, Микеланджело, Эдисон, Бетховен, Наполеон, Шопенгауэр, творцы в поэзии, искусстве, науке, музыке, жизни и философии, мы могли бы найти применение неиспользованным детищам их воображения, заложенным ими в величайшее богатство подготовительной почвы, откуда суждено было произрасти лишь нескольким изысканным цветам. Возможно, это не особенно хорошее объяснение, по сути мало чем отличающееся от поэтического образа, но за неимением лучшего сошло бы и оно. Но в более или менее развитом виде этой способностью обладает каждый человек; в каждом уме роится мир образов; право, фантазии ради фантазии, свойственные курильщику опиума, оказываются более яркими, изобильными и грандиозными, нежели шекспировские. Тем не менее едва ли даже в одном случае из тысячи такие проявления воображения приносят миру пользу, не оказываясь на практике помехой или, в лучшем случае, бесцельным для мечтателя времяпрепровождением. Воображение – фундаментальная энергия сознания, и эта дивная неукротимая энергия работает, не заботясь о том, используется ли она на пользу дела, во вред делу или вообще никак не используется; она существует просто ради той радости, которую ей доставляет собственное существование. Тут, я думаю, мы добрались до сути. Воображение находится вне цели, иногда оно выше цели, иногда – ниже, иногда соединяется с ней, поскольку представляет собой энергию, неотъемлемо присущую не некоему великому телеологичному Владыке-Работнику, а Ананде, Блаженству существования или Воле к жизни; у нее нет другой причины для существования, кроме радости собственного бытия. Точно так же Майя, беспредельная творческая энергия, присутствующая в феноменальной Вселенной, в действительности представляет собой некую силу, неотъемлемо свойственную бесконечной Воле к жизни; именно по этой причине ее действия кажутся с точки зрения утилитарной экономии столь расточительными; ведь она абсолютно не заботится ни о полезности, ни об экономии и подчиняется только своему основополагающему импульсу к феноменальному существованию, сознанию и удовольствию от сознательного существования. Если у нее есть цель, то как раз в этом она и состоит, а все телеологическое начало Природы только к этому и сводится – обрести более совершенную среду, или более изысканные средства, или более широкие возможности, или более возвышенные виды и сферы наслаждения сознательным феноменальным существованием. Однако глубочайшим блаженством остается все же то, которое она покинула и к которому возвратится – не ущербное, ограниченное болью блаженство конечной жизни, а совершенное и беспредельное Блаженство трансцендентного неразделенного и безграничного сознания. Какое-то время она стремится обрести это совершенное блаженство с помощью конечных средств и в конечных вещах – в раю социалиста или анархиста, в раю художника, в раю знания, в раю философии или в раю на каком-то другом свете; но однажды она осознает великую истину, гласящую «Царствие Божие внутри вас», куда в конце концов и возвратится. Вот что такое Майя.
