руку, легко коснулся замка – и тот вдруг упал, наполнив звоном своды камеры. Воин содрогнулся.
– Иди, – спокойно сказал Христос, – отец твой здоров.
И вернулся на Своё место.
Стражник в ужасе смотрел на замок, на пророка, а потом склонился и зарыдал.
– Уходи, уходи, – умолял он. – Тебя казнят на рассвете.
– Не уйду, – отвечал Иисус. – Эта ночь бесценна. Для неё я и пришёл.
Воин поднимал голову, взглядывал на заключённого – и опять начинал плакать. Минуты текли, и вот уже слабо затеплился рассвет.
– Закрой темницу и возвращайся к отцу, – молвил Иисус. – Не хочу, чтобы тебя растерзали.
Дрожащими руками стражник навешивал замок. Он не мог понять, почему заключённый отказался от свободы и почему рыдает его собственное сердце. А потом, пошатываясь, ушёл в темноту коридора.
Иисус долго смотрел ему вслед, а затем перевёл взгляд на спящих узников.
– Дети Мои, – тихо шептал Он, – Мои дети. Сколько вам предстоит пострадать, сколько чаш испить?
Он вёл по воздуху рукой, словно приглаживая космы заключённых, лаская и приголубливая их. И вдруг тихо заплакал. Его слёзы не были похожи на горькие рыдания стража: он плакал не от боли за Себя, а от боли за других, – тех любимых Им детей, которых оставлял на земле на веки вечные.
Незримый плат
В глубине чистейшего неба, сверкающий золотом, возвышался небесный дворец. Со всех сторон омывали его воды светлой реки, которая поднималась от земных пределов в небесные обители. А по ней, словно лёгкие пёрышки, скользили ладьи. Они причаливали к высоким ступеням, и из каждой, сияя чистотой и красотой, выходили души праведников.
– Сестра! Брат! – слышались радостные возгласы.
Незнакомые ранее, они приветствовали друг друга так, будто любили всю жизнь. Но разве могли иначе вести себя праведники?
Чуть поодаль неслышно причалила ещё одна ладья. В ней, сгорбившись и явно стесняясь своих облачений, сидела душа. Старый потрёпанный плащ, холщовое платье, сбитые туфли. «Что ты делаешь здесь?» – могли бы спросить другие, но никто не спросил. Напротив, едва заметив новенькую, все устремились к ней. Один протянул руку, другой помог выбраться из ладьи. А чей-то тихий голос, стараясь, чтобы она не услышала, спросил:
– Почему на ней такое странное платье?
– Такое бывает, – ответили ему. – Порою человек всю свою жизнь стремится к Богу, но падает, поверженный мирской суетой. Проходит время, он подни- мается и опять начинает восхождение. Вот за такое неустанное стремление душа сподобляется милости Божией. И хотя она не успела очистить своё одеяние, всё равно приравнивается к праведникам.
А душа, видя братьев и сестёр в сверкающих облачениях, мучительно стеснялась своих невзрачных одежд. Как вдруг…
Кто-то снял с себя плащ и протянул ей. Другой отдал туфли, а чья-то нежная рука набросила ей на плечи сияющий золотом плат. Душа преобразилась, и все увидели, какой у неё чистый и добрый взгляд! С благодарностью поклонилась гостья и вместе со всеми пошла по ступенькам к высокому дворцу.
Веселясь и радуясь, вошли праведники в раскрытые ворота. Только душа задержалась. Она обернулась и пристально посмотрела вниз. А затем вдруг сняла с себя плат и, склонившись, пустила его по водам реки, будто хотела передать кому-то. Подхватила река этот плат – и понесла обратно на землю.
Тихим вечером сидела перед иконой простая женщина. Глаза устремлены на Лик Спасителя, во взгляде – мольба, а губы шепчут нехитрую молитву: «Господи, помоги сыну моему!» Сердце скорбело: боли детей – наши самые страшные боли. «Помоги!»
И в эту минуту сверху, незримый, опустился на плечи чистый и лёгкий, сверкающий золотом плат. Мать не видела этого, но в душу тихой волной вошло утешение, и сразу поверилось: всё будет хорошо. Взгляд изменился, и уже не скорбь, а надежда затеплилась в сердце. «Моя молитва услышана», – подумалось ей. И с любовью посмотрела в небо.
Красное яйцо
Пасхальная ночь выдалась холодной, с синим упругим ветром, с лёгкой позёмкой, заметавшей по дворам. Городские улицы опустели, и лишь ближе к церкви чувствовалось оживление: по одному или группками сюда стекались прихожане, каждую минуту подкатывали извозчики, из саней выходили укутанные барыни, поддерживаемые под руку своими домочадцами, слугами, приживалками. Спины лошадей тонко подрагивали, крепкие копыта били в снег.
– Апрель, а вон, как метёт! – сказал кто-то басом.
Поля развернулась и посмотрела на говорившего. Крупный мужчина рассчитался с извозчиком, подхватил свою супругу и бодро зашагал к открытым воротам храма. За ними слуги несли полные корзины, накрытые вышитыми рушниками и белыми полотенцами. «Куличи!» – догадалась Поля. И замерла, дрогнула сердцем, потому что в их семье, где работала одна мать, ни куличей, ни румяных пасок не было. Даже на крашеное яичко не нашлось денег: её братья и сестры давно ели лишь хлеб и пустой суп. А сама Поля, возвращаясь из лавки, где, несмотря на свои неполные десять лет, помогала дальнему родичу, могла принести разве что пару яблок…
Минуту или две она стояла, глядя на широко распахнутые двери церкви. Оттуда веяло теплом, и Поля, робея, вошла. Читали заутреню, мягкие голоса чтецов разносились по храму. Она огляделась: народ стоял чинно, и каждый держал в руках таинственно прикрытую корзину. Девочка старалась не думать, что за чудесные яства скрывают эти вышитые рушники, обводила взглядом стены, иконы, резные врата алтаря. Но вдруг что-то коснулось её. Пожилая женщина, устав держать свою корзинку, поставила её на пол. Край рушника отвернулся, и на Полю глянуло весёлое, яркое крашеное яйцо. Девочка застыла: ах, как хотелось ей это яйцо! Хотя бы одно! Подержать в руках, ощутить тёплую радостность цвета, а затем отнести домой, чтобы там, трепетно налюбовавшись, разделить на маленькие части братьям и сестрам. Всем, пусть понемногу…
Она заворожено смотрела на это яйцо, а затем вздохнула: попросить? Нет, нельзя, мать не велела. В их семье не просили, в их семье работали, это Поля усвоила твёрдо.
Время шло. Она прошла ближе к вратам и стояла, глядя на мерцающие огни лампад и свечей. И не знала того, что вот уже несколько раз молодой священник, сослуживший в алтаре, выходил и внимательным взглядом окутывал её небольшую фигурку. Священник сам не знал, что заставляло его смотреть на девочку: маленькая, бедно одетая, но в церкви полно бедных людей. Что же отличало её от других? И вдруг догадался: пустые руки! У всех – корзинки, миски, а она… «Видно, не с чего купить», – понял он. И обвёл взглядом прихожан. Никто не замечал девочку: ни её саму, ни
