Воины вздрогнули, им холодок ветерка или духа виденье дохнуло в затылок, но стало холодно и душно одномоментно, хотелось вдохнуть свежий ветер степи, вскочить на коня и гнать жеребца до первых лохмотьев белой пены, так схожей на пену от моря.
Но! Степь далеко, орда вдалече рыщет добычу, а здесь только море, курган да полон, спящий некрепко.
Стараясь скрыть страх, Бакстак (от «бакста» – счастье, удел) привстал, поворошил багрово-черные угольки остывающего костерца, огонь благодарно привспыхнул, а добавленные шары перекати-поля прибавили жару, кизяк сизым дымком шлепнулся в сердцевину костра. Запахло мирным покоем родного кочевья, огнищем костров.
Люди успокоились, и, довольный своим рассказом, Атрак продолжал:
…«Дядька рассказывал, что то мог быть как печенег, а, может, и древний их враг, уз или торк. Смерть всех уравнит, всех успокоит.
Так вот, туннель, по которому дядька с охраной полз по туннелю, вел их все дальше в глубину кургана. Там, внизу, было темно, душно и сильно страшно. Снова попались кости, древние желтые кости. Древний воин лежал, разметав свои косы. Стрелы и лук лежали поодаль, изогнутый лук был почти позабытой конструкции. Дядька говорил, что это очень древний останок древнего воина, первого хозяина этих земель (возможно, киммерийца? Проживали на территории Крыма в 1Х-УП в.в. до н. э.). Древний воин спал, сторожа кочевья и воду, главные богатства своей безбрежной степи. Прах его трогать никто не решился: мощные кости, мощная тетива древнего лука, острые стрелы. Такой воин и в смерти был страшен.
Ползти дальше было так страшно, что люди, повинуясь инстинкту, поползли назад задом к верху, к воздуху степи. И пусть там ждал их враг, известный лютостью печенег, но живой враг для сердца милее, чем неведомая смерть в душной могиле. Смерть от удара живого врага даже почетна и смерти в бою бояться не стоит, но смерть от неведомо страшной потусторонней вечной силы позорна. Тлеть под наглядом духов, да еще и вражьих, мало почетно, со всем недостойно воину, и люди с удвоенной силой полезли наверх, готовясь к стычке с врагом-печенегом.
Остатки злых орд кочевали по степям, гонимые половецкими заградными отрядами. После сечи 1091 года, что совместно затеяли византийцы да половецкие ханы, мало печенегов отважилось оставаться в половецкой степи. Вот и гонялись за добычей-удачей по краешкам половецких владений, мстя по пути за поруганную честь да славу былую.
Народ-змей победил («каи»= «змея» – одна из транскрипций этнонима «кимаки»= половцы), светловолосый народ белых куманов. Орды хана Балуша, Шелудивого Боняка, могучего Тугоркана, Алтунопа, Белдуза, их и орды иные селились в Дикой Степи, сметая печенежкие вежи.
Ромеев империя приняла новый народ. Вначале просто терпела, затем заключала «долгий» мир, хотя бы на пару столетий.
Половцы приняли на себя охрану границы, ромейские мирные поселения множились вдоль побережий, близ монастырского бытия окружались селенья. Часть поселений становилась богаче и многолюдней: Бакла, Эски-Кермен, Сюирень, древняя Каламита… (города-крепости в Таврике-Крыму на Крымской горной гряде). Поневоле уживались половцы и ромеи.
Атрак продолжил дивную речь, то ли сказку, то ли сказ, то ли повесть из жития старшего в роде:
…«Ни печенегам, ни половцам терять было нечего, кроме собственных жизней.
Печенеги ждали их с другой стороны древнего могильника. Сабли наголо, луки натянуты. Вид запыленных, серых от комьев земли половецких людей рассмешил вражью силу и печенеги заржали, аж вздрогнули кони. Дикое ржание диких людей продрало до глубины, до костного мозга пронял стыд и срам за временный страх, за то, что смалодушничали, да опустились в курганную глубину.
Половцы подскочили! И битва не битва, бой или драка, но смертные били смертных до смерти. Как будто дух старого киммерийца вселился в половецких людей, те с удвоенной, если не с тройной силой кинулись на врагов. Печенеги, вонючие печенеги, опешили от наших вождей. Драка не драка, бой или битва, но наших было раз в пять меньше, а победили»!!!
Атрак давно уж вскочил, показывая в лицах бой извечных врагов. Слушатели с наслаждением сопереживали рассказчику: свои сильные и могучие, враги маленькие, черненькие кривоногенькие печенеги, сильные своим количеством, их было много. Но наши могучие богатыри, сильные не числом, а воинским духом, бились с врагом отважно и страшно, ибо знали, смерть настигнет того, кто слабее, если не силой, то духом уж точно.
И слушатели охотно верили, что дядя Атрака могучий великан-богатырь, и соратники (верное слово: со-ратники) его не отставали, вставали перед глазами могучими великанами, бьющими врага голыми руками. Кончились стрелы, бились изогнутыми саблями, тупились сабли о вражьи тела, скидывали печенежскую рать с низкорослых лошадок, могучей десницей били по дурным головам заклятых врагов, те падали, и затаптывались собственными скакунами, привычными раскалывать черепа никогда не коваными копытами.
Так народилась легенда о могучем богатыре кошевом-апе Башле, с головой, что казан, с руками-клещами, с ногами-столбами, бил он врагов-печенегов без устали три луны и три солнца, богатырскою саблей круша черепа злоклятых злобных врагов. Легенда гласила: отсекли у него правую руку, бился он левой, отсекли левую руку, бился ногами, стрелы зубами хватал, забрало перед злющим врагом не опускал.
А как кончилась битва, пошли люди к черным озерам, где Башла мазал черною-черною грязью места, где были руки его. И отрастали руки его, еще больше могучими, чем были доныне.
«Потому и вожу вас к этим черным грязям, пусть ваши руки и ноги будут сильны!», – добавил Атрак, грозя пальцем двум слушателям, что так забавно раскрывали рты в такт его речи.
И нашли в легенде люди себе утешение, оправдав заодно ночную промашку, и хана Башлу прославляли навек. И юному хану эта легенда путеводной звездой всю жизнь освещала: когда уходил повзрослевший Атрак со своею ордою в горную Грузию, куда их пригласил сам царь Строитель Давид (в 1118 году), то царь отвел ему лучшие земли по южным и восточным границам, и подарил благодатные земли Картли, напомнив при встрече заслуги Башлы-богатыря, его силу и справедливость.
И когда была названа одна из крымских гор по имени сына его – Артеком, то помнили люди о хане Башле, о подвигах ратных, что отблеском славы легли на потомков, Атрака и сына его. Артека (Артыка, Артука), тоже воинов доблести, половецкой отваги.
Но тосковали родные степи о хане Атраке, и хан Саручан, едва получил весть о смерти Владимира Мономаха, направил гонца в стан Атрака, и пел хану Орев-сказитель, певец, песни родные половецких степей. Но хан, слушая песни, молчал. Сказывал новости, что накопились в степи, хан долго молчал. Рассказывал сказки о подвигах хана Башлы и смерти Итларя, тут хан не молчал, напевая про дядю. Устал половецкий посланник, устал: не удается направить орду Атрака на земли родные, хоть плачь. И решился тогда Орев на последний намек, на надежду: достал из широких штанов травку родную, полынь, что называлась «авшан». Тогда только вздрогнул могучий, заматеревший Атрак.
И сказал тогда фразу, что веками потом неслась по степи: «Лучше на своей земле мертвым быть, чем в чужой славным живым!» И направил орду на Донец, в родимые, родинные степи.
Но это будет потом, очень и очень не скоро. А пока…
Ни рассказчик, ни его благодарные слушатели в пылу сказа не замечали, что и полон, и члены отряда давно уж проснулись от шума и гама, от гортанных выкриков что рассказчика, что его двоих сопереживателей. Пленники, хотя ни словечка не понимали из гортанной речи половецкой, с улыбками да тихим смешком наблюдали за молодецкой горячностью. Тлели, серым пеплом покрывались уголёчки костра, за живостью сказа о бое и рассказчик Атрак, и два стража не заметили угасавшего костерца…
Серый рассвет раннего солнца поднял отряд, и люди стали живее, ощущая в новой природе пейзажа могучее дыхание жизни. Ярче становились краски трав и деревьев, деревья становились все пышнее и гуще, дорога живее. И хотя отряд избегал проторенной дороги, шагая по балкам, но и в балках кипела могучая жизнь. Косули шарахались по низким кустам, ежи забавно фыркали длинными носиками, из далеких лесов вечерами слышался волчий вой. Плавно парили орланы, дикие стаи бакланов дерзко хохотали над недальним морским побережьем.
Половцы знали дорогу. Дорога петляла между холмами, дикими виноградниками, где зеленые гроздья кислели, еще не налившись медового сока, вброд переходили узкие речки Бельбек или Альму, речки не речки, так, в эту пору скорее ручьи. Ручьи то ручьи, но половцы знали, что в зимнюю пору, когда полноводны потоки, эти речушки превращались в бурные сели-потоки, смывая с корнями деревья, сметая косуль и траву, неся в недалекое море добычу. Но сейчас речушки дали напиться коням, человеку. И те, и другие жадно пили чистую сладкую воду, что тихо лилась с недалеких горных вершин.
