Аким Олесницкий - Древнееврейская музыка и пение

Другимъ фактомъ присутствія пляски въ ветхозавѣтномъ культѣ считаютъ древнее описаніе праздника кущей, о которомъ у евреевъ сложилась пословица: «кто не видѣлъ веселья дома Haschiavah (мѣста, гдѣ черпалась вода въ день праздника), тотъ не вкушалъ настоящей радости въ своей жизни». Вотъ какъ описываетъ талмудъ[289] это празднество. «Когда приходилъ къ концу праздникъ, всѣ собирались предъ домомъ Haschiavah; каждый несъ вѣтвь миртовую, и пальмовую, къ которымъ привязывались лимоны. Самый домъ Haschiavah представлялъ четыре канделябра 25 метровъ высоты, на вершинѣ которыхъ стояли вазы, назначенныя для жертвеннаго возліянія; это были небольшія башни или маяки, обставленные каждый четырьмя лѣстницами. Четыре молодыхъ кандидата въ священство, держа въ рукахъ сосуды съ масломъ, каждый въ пятнадцать литровъ, всходили по лѣстницамъ и выливали масло. Изъ старыхъ поясовъ священническихъ наскоро дѣлали фитили и зажигали масло. Кромѣ этихъ четырехъ большихъ огней, башни были обставлены множествомъ мелкихъ огней, такъ что во всемъ Іерусалимѣ небыло дома, который не былъ бы освѣщенъ огнемъ дома Haschiavah. Между тѣмъ начинались игры и пѣсни. Священники и левиты пѣли гимны Іеговѣ и вся толпа направлялась къ дому Іеговы. Четыре благочестивыхъ и извѣстныхъ добрыми дѣлами еврея плясали съ зажженными факелами, воспѣвая св. гимны; левиты дѣлали тоже и Іерусалимъ оглашался безпрерывно звукомъ кинноровъ, невловъ, кимваловъ, трубъ и другихъ музыкальныхъ инструментовъ. Въ моментъ, когда достигали пятнадцатой ступени лѣстницы, отдѣляющей дворъ женщинъ отъ двора мущинъ, левиты останавливались и снова пѣли. При первомъ пѣніи пѣтуховъ, два священника, стоя въ воротахъ верхнихъ, трубили въ трубы разныя священныя формулы. Затѣмъ оборачивались на минуту къ востоку, потомъ опять оборачивались къ западу съ словами: «отцы наши нѣкогда обращали спины къ дому Іеговы, а лице къ востоку, повергаясь передъ солнцемъ, но мы обращаемся къ Богу, къ Нему устремляемъ наши взоры». Въ этомъ разсказѣ много замѣчательнаго: 1) процессія совершается среди иллюминаціи; 2) народъ идетъ рядами въ двухъ отдѣльныхъ массахъ мущинъ и женщинъ, чтобы, какъ замѣчаетъ талмудъ[290], не дать повода къ шалостямъ; 3) четыре старца съ факелами пляшутъ, воспѣвая гимны; 4) церемонія заканчивается послѣ пѣтуховъ обращеніемъ то къ востоку, то къ западу. Здѣсь дѣйствительно пляска стоитъ близко къ культу, но, какъ видно изъ всего этого описанія, обстановка праздника сильно отзывается не еврейскимъ духомъ. Огненная башня, танцы съ факелами въ рукахъ, пѣніе пѣтуховъ, указываютъ обстановку культовъ египетскихъ и ассирійскихъ, а туры, образуемые обращеніями то на востокъ къ солнцу, то на западъ къ храму, не отличаются отъ туровъ астрономической пляски, введенной Нумою ПІомпиліемъ въ культы римскіе и отчасти остающейся доселѣ въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ Сициліи, и въ этомъ смыслѣ можно согласиться съ Пруденціемъ, что пляски позднѣйшаго празднованія кущей у евреевъ были мерзостію, но вовсе не въ смыслѣ гнусныхъ мистерій[291]. Какъ близко напоминало это позднѣйшее еврейское празднованiе помпу египетскаго богослуженія, видно изъ того, что языческіе писатели Тацитъ[292], Плутархъ[293], смотря на эти празднества, заключали, что евреи покланяются Бахусу Озирису. Конечно, это предположеніе абсолютно ложно по отношенію къ внутреннему содержанію еврейскаго культа, но съ внѣшней стороны видъ пляшущихъ старцевъ и пляшущихъ женщинъ, можетъ быть съ тирсами и масличными вѣтками въ рукахъ какъ въ хороводѣ Іудиѳи[294], на подобіе вакханокъ, могъ ввести въ заблужденіе римскихъ писателей. Но, если такое заблужденіе простительно римскимъ писателямъ, то его нельзя простить новѣйшимъ писателямъ, полагающимъ, какъ напримѣръ Кальметъ, что въ самомъ храмѣ іерусалимскомъ были дѣвы вакханки или баядерки для храмовой пляски[295]. Іосифъ Флавій положительно говоритъ, что пляски имѣли мѣсто только за стѣнами храма и прекращались при вступленіи процессій во дворъ храма[296], не говоря уже о томъ, что о пляскахъ не упоминается въ законодательствѣ Моисея и въ храмовыхъ установленіяхъ Давида, что было бы необходимо, еслибы пляски имѣли у евреевъ какое нибудь религіозное значеніе. Заключенія Кальмета отъ частныхъ и исключительныхъ случаевъ употребленія пляски внѣ храма въ процессіяхъ къ содержанію танцовщицъ при храмѣ похожи на то, какъ еслибы кто на томъ основаніи, что въ праздничныхъ процессіяхъ католической церкви иногда открываютъ шествіе дѣвочки, одѣтыя въ бѣломъ, усыпающія путь цвѣтами, заключилъ, что католическая церковь имѣетъ у себя штатъ цвѣточницъ. Что касается призыванія, заключающагося въ псалмахъ «хвалить Іегову въ ликахъ» (хороводахъ)[297], то это относится къ домашней жизни народа. Хоры поющихъ и пляшущихъ можно сказать не прерывались предъ воротами древнееврейскихъ городовъ, куда, по изображенію Библіи[298], молодые собирались пѣть и играть, а старцы бесѣдовать и посмотрѣть на веселье юности. Такимъ образомъ словами: хвалите Іегову въ ликахъ псалмопѣвець увѣщаваетъ даже эти домашнія игры устроять во славу Іеговы.

Объ особенной профессіи плясуновъ въ древнѣйшее время не упоминается. Только въ книгѣ Пѣснь пѣсней[299] говорится о вошедшихъ въ пословицу хороводахъ города Маганаима, лежавшаго на границахъ колѣна Гадова и Манассіина:

По всей вѣроятности городъ Маганаимъ первоначально былъ центромъ какого-то хананейскаго культа, можетъ быть культа Молоха и Астарты, и прославился своими баядерками. Нужно сказать впрочемъ, что у евреевъ небылъ распространенъ обычай содержать рабовъ и рабынь для увеселенія себя плясками. Въ торжественныхъ случаяхъ пиршествъ эту обязанность принимаютъ на себя члены семейства. Кто не помнитъ исторіи дочери Ирода Антипы, приведшей въ восторгъ своею пляскою отца и вельможъ[300]? Это было уже совершенно въ духѣ грековъ, по педагогикѣ которыхъ пляска также необходима для тѣла, какъ музыка для духа; та и другая должны отличать свободнаго человѣка, а не раба. Получить пальму одобренія въ пляскѣ въ послѣднее греческое время домогались даже больше, чѣмъ заслужить похвалы нравственными и умственными достоинствами. Турнирами для состязаній въ танцовальномъ искусствѣ были какъ мѣста общественныхъ собраній, такъ и частные дома, при всякихъ сходкахъ и пиршествахъ. Предложеніе награды, объявленное Иродіадѣ, также вытекало изъ обычая раздавать призы знаменитымъ танцовщицамъ. Что касается характера и вида древнееврейской пляски, то она должна была приближаться къ египетской, хотя, конечно, въ смыслѣ совершенно обратномъ принятому патеромъ Ривэ, по которому Египтяне приходили учиться священнымъ формуламъ пляски у Евреевъ[301]. Сущность египетской, сирской и еврейской пляски состояла не въ одномъ только упражненіи ногъ а вообще въ выразительныхъ жестахъ; часто танцоръ исполнялъ свое дѣло несходя съ мѣста, описывая эволюціи головою, руками и корпусомъ[302]. Конечно древнееврейскіе плясуны едва ли могли выкидывать удивительные пируэты, встрѣчаемые на памятникахъ египетскихъ, которымъ могутъ позавидовать лучшіе канатные плясуны настоящаго времени[303]. А за сравнительную хотя и вынужденную скромность плясуновъ еврейскихъ говоритъ замѣчаніе Флавія, касающееся впрочемъ позднѣйшаго времени и исключительныхъ обстоятельствъ, что знаки обрѣзанія тщательно скрываемы были при общественныхъ пляскахъ[304], что нельзя сказать о пляскахъ египетскихъ.

Боимся, что читатель, прослѣдившій нашу статью, изумится недостатку точныхъ и опредѣленныхъ выводовъ о существѣ древнееврейской музыки и пѣнія. Смѣемъ сказать, что мы не оставили безъ вниманія ни одного сколько нибудь замѣчательнаго изслѣдованія по этому вопросу, могущаго бросить свѣтъ на его рѣшеніе. Но мы не имѣли смѣлости патера Маттея или рабби Абрагама, доказывавшихъ, что древнееврейская музыка представляла высочайшую степень совершенства и владѣла всѣми средствами современной музыки до самыхъ тайнъ генералъ-бассо, и что, слѣдовательно, для опредѣленія характера ея можно не только пользоваться нынѣшними музыкальными терминами, но даже прямо изучать духъ еврейской музыки по Бетховену и Моцарту[305]. Мы не могли рисковать даже, вслѣдъ за Кальметомъ, внести въ строй древнееврейскій греческія ноты и вызывать тѣни древнихъ левитовъ на соревнованіе въ музыкальныхъ конкурсахъ съ греками[306], не могли потому, что знали, что музыканты іерусалимскаго храма своею простою и строгою музыкою не могли соперничать даже съ капищами Ваала, отвлекавшими израильтянъ отъ іерусалимскаго богослуженія своею легкою музыкою и баядерками. Съ другой стороны мы не могли раздѣлять непомѣрнаго страха Dom Caffiaux, безусловно отвергающаго всякое предположеніе о еврейской музыкѣ, буквально неуказанное въ Библіи и представившаго въ своемъ изслѣдованіи голый перечень текстовь, говорящихъ о музыкѣ и музыкальныхъ инструментахъ безъ всякой мысли[307]. Изъ всѣхъ гипотезъ о древнееврейской музыкѣ мы почли самою правдоподобною ту, которая сближаетъ музыкальное искусство евреевъ съ египетскимъ, не только потому, что этой гипотезы держатся лучшіе археологи, считающіе музыку евреевъ на столько сходною съ египетскою, «что евреевъ въ этомъ отношеніи можно называть египтянами, а египтянъ евреями», но и потому, что этого требуютъ самыя обстоятельства еврейской исторіи, вытекающей своимъ гражданскимъ корнемъ изъ Египта, сохранившаго на своихъ памятникахъ документы, касающіеся всего древняго міра. Такимъ образомъ мы считали себя въ правѣ обратиться за описаніями древнееврейскихъ инструментовъ къ мемуарамъ замѣчательнѣйшихъ египтологовъ въ особенности Виллото и Шамполіона младшаго. Но такъ какъ въ катакомбахъ египетскихъ открытъ пока только остовъ древней музыки, ея внѣшняя исторія безъ оживляющаго ее духа, то для описанія внутренней стороны музыкальнаго искусства мы были лишены прочной почвы. Музыкальная акцентуація могла бы разъяснить эту сторону, если бы былъ найденъ ключъ ея древняго значенія и пониманія, по всей вѣроятности сокрытый гдѣ нибудь подъ пирамидой и ожидающій еще своихъ Виллото и Шамполіона. Наконецъ долгомъ считаемъ замѣтить, что цѣлію настоящаго изслѣдованія были не интересы исторіи музыки, а составленіе пособія къ пониманію музыкальныхъ терминовъ встрѣчающихся въ Библіи, особенно въ величественной но мало понятой еще Книгѣ Псалмовъ.