смирения, достигший степени братства, к которой христизм явно, но тщетно стремился, и в течение многих поколений соблюдавший по существу безбрачие, принимая своих адептов чаще всего извне после строгого искуса, частью путем усыновления и воспитания детей.
Такая система, определенно ставившая себе целью отбор наилучших и исключение худших, исключала мысль о создании мировой религии, и хотя она еще существовала в V веке, она не могла пережить окончательного уничтожения создавшей ее среды, если не считать перешедшего в христианство идеала монашества. Но длительное существование ессейской секты ясно показывает, какие широкие возможности открывались для религиозных движений в Палестине и на Востоке без каких бы то ни было исключительно одаренных вождей и без чего-либо похожего на сверхъестественное новое религиозное творчество.
Насколько ессеи повлияли на ранний иезуизм, трудно установить. Несмотря на некоторые совпадения, как. например, запрещение клятвы и уважение к безбрачию, ясно, что между обоими движениями не было такого сходства, какое предполагали в них писатели, старавшиеся их отожествить; но эти совпадения свидетельствуют о сходных умонастроениях. Тот факт, что ессеи не упоминаются в евангелиях, надо объяснить отсутствием соперничества между этими двумя учениями. Одно было местное монашеское, замкнутое; другое было странствующим и пропагандирующим. Только в умах плохо информированных римских фальсификаторов II в. могла зародиться мысль о враждебных столкновениях между ними. Ессеизм не нуждался в нововведении Мессии, а иезуизму надо было идти в поход за вербовкой сторонников.
В греко-римском мире христизму приходилось соперничать не столько с собирательным принципом политеизма или с публичным почитанием храмов, живших за счет взносов верующих, сколько с тем типом полуприватных культов, к которому принадлежал и сам христизм, и с народными культами, связанными с страдающими и умирающими богами-спасителями. Наиболее выдающиеся из них были древние культы сирийского Адониса, фригийского Аттиса, Диониса и египетского Озириса; все они частично ассимилировались друг с другом в вопросах теории, ритуала и публичного отправления культа.
Но одновременно с христианством начал распространяться в империи еще и персидский культ Митры, впервые проникший в римскую армию после войны с Митридатом; в конечном счете, он стал самым опасным соперником новой церкви. Все эти шесть культов одинаково выдвигали идею о смерти и воскресении бога; все они жили в одинаковой атмосфере древних суеверий, эмоционального возбуждения, жажды религиозного общения, тревоги за будущее и стремления смыть с себя грехи путем религиозных обрядов и покаяния. Наконец, все шесть богов считались «рожденными от девы».
Из восточных культов, соперничавших с христианством, наименее развитыми в богословском отношении были культы Адониса и Аттиса, бывших первоначально божествами растительной силы; их ежегодная смерть и воскресение означали сначала ежегодное умирание и возрождение всей жизни природы, а затем также убивающую и возрастающую силу солнца. Хотя все культы древнего мира обнаруживали тенденцию к сглаживанию различий между ними, однако, наиболее древние всегда были отмечены каким-либо специфическим обрядом; в религиях Адониса и Аттиса таким специфическим обрядом были празднества, начинавшиеся скорбью и кончавшиеся ликованием.
Аттис, сын девы Мирры, символизировался срезанной сосной, означавшей принцип жизни в человеке и природе; на празднестве, во время весеннего равноденствия, это дерево в процессии относили в храм Кибелы, причем к нему привязывали изображение юноши, представляющее умершего и изувеченного бога. В древности, по-видимому, к дереву привязывали настоящего юношу, которого убивали, как жертву, и смерть которого должна была обеспечить стране и народу одновременно физическое плодородие и моральное благоденство; но благодаря общему закону смягчения нравов место первоначального кровавого убийства заняла мистическая церемония. Отзвуком прежних времен остался обычай, по которому жрецы в мистериях Аттиса носили его имя.
Эти мистерии были двоякие. Весной Аттис выступал, как юноша-самоубийца, возлюбленный матери богов Кибелы и преданный ее культу; в более позднее время года он фигурировал, как papas, «отец, владыка вселенной; в этом своем качестве он считался важнее Кибелы, сидевшей в мистической драме рядом с ним на троне среди окружавшей ее толпы женщин. Посвященный в таинство становился mystes Atteos, посвященным Аттису; в этой стадии бог почитался как миротворец в этом мире бесчинства.
Но «много было тирсоносцев, мало было посвященных» [11]: как раз только весеннее празднество сохранилось в сознании и памяти всех; заключалось оно в том, что после дня, в течение которого совершались процессии и оплакивали умершего бога, дня торжественных обрядов и «дня крови», в который верховный жрец, нанося себе раны в руки, предлагал свою кровь в жертву, — убитый полубог восставал из мертвых, и все ликовали по поводу его воскресения. То был великий фригийский праздник.
Хотя римляне, вводя во время пребывания Ганнибала в Италии культ великой матери, формально приняли в свой пантеон только ее (без Аттиса), однако, невозможно допустить, чтобы связанный с нею культ Аттиса не был включен в их мистерии. «Галлы», оскопленные жрецы, фигурирующие в празднике Кибелы — гилариях, в действительности были представителями Аттиса. Его культ, таким образом, был позднее одним из популярнейших в римском мире.
Адонису, Таммузу ассирийцев, в течение долгих веков воздавалось поклонение в более утонченной форме. Оля сирийцев его имя означало «господь» («адонай» в еврейской библии); сотни поколений восточных женщин ежегодно проливали слезы над рассказом о его безвременной смерти от клыков кабана в. горах Ливана. «Женщины, оплакивающие Таммуза» (Иезекииль, 8, 14), в иерусалимском храме в эпоху до изгнания были поклонницами Адониса, а в Афинах, во время пелопонесской войны, ему совершали такое же заупокойное молебствие. Для своего священного города Библоса Адонис был в самом деле душой и символом годового кругооборота природы.
Окрашивавшиеся ежегодно в красный цвет от весенних потоков воды реки Адониса являлись для его почитателей таинством пролития его крови. Тогда начинался скорбный ритуал, в котором деревянное раскрашенное изображение Адониса, лежавшее рядом с изображением возлюбившей его богини Афродиты, заменяло собой жертву, практиковавшуюся в более древнем обряде, где бог так же несомненно умирал «за народ».
«Садики Адониса» — неглубокие ящики, в которых быстро вырастали и столь же быстро погибали зеленые растения — первоначально служили, как и сама жертва, магическим средством ускорить появление плодоносных сил весны; но в результате длительной привычки они превратились в простой символ безвременной смерти; обряд характеризовался выражениями скорби и сострадания, переходившими, как это всегда бывало в подобных обрядах, в экзальтацию и радость, когда на третий день после того, как изображения бога бросали, как трупы, в море и реки, он воскресал и в присутствии своих почитателей возносился на небо (в пантомиме — маскараде или при помощи механического трюка). Как и в культе Аттиса, именно женщины «находили»
