города и сразу же узнавали, когда прялась очередная нить этой чудесной ткани? Однако такое предположение говорит о традиции общины, а она, как известно, очень скоро распространилась по большому кругу древнего мира. Значит, очень большое пространство должно было разделять создателей традиции, и для того, чтобы выявить тесную связь их отдельных повествований друг с другом, необходима была бы первозданная гармония, которую разум не в состоянии признать.
Поэтому остается другое предположение — но какое? Подумаем! Что же останется? Что эти отдельные, спорадически складывающиеся повествования постепенно соединились в тумане, в таинственном облаке или в дерзкой смелости традиции и в этом соединении попали к Луке, были им записаны? Что ж, опять напрасно пытаться убежать от страшного самосознания и отрицать его участие в сочинении. У традиции нет рук, чтобы писать, нет вкуса, чтобы сочинять, нет силы суждения, чтобы объединить то, что принадлежит друг другу, и отделить то, что чуждо. Ими обладает только субъект, самосознание, и даже если они посвящены общему и отдают себя на его службу, решение работать и разработка все равно исходят от индивида, и произведение более или менее завершено, а значит, более или менее способно перейти в общее, в зависимости от того, насколько интенсивен был дух автора. И снова самосознание! До сих пор мы видели, что в разных местах не могут образовываться повествования, которые настолько принадлежат друг другу, что к концу одного нужно только добавить начало другого, а к концу первого — начало третьего и т. д., чтобы в итоге получилось гармоничное целое. Но если бы действительно можно было сформировать отдельные повествования, которые, созданные в разных местах и независимо друг от друга, принадлежат только и в целом к одному и тому же кругу идей и служат для его развития, то, когда они теперь соберутся вместе, в них будет много такого, что сделает невозможным их неопосредованное соединение. Потребуется большая работа по их сближению, особенно по объединению их в таком художественном произведении, как предыстория в третьем Евангелии. Между отдельными повествованиями будет много противоречий — их надо устранить; в отдельных фрагментах будут преобладать совершенно разные точки зрения — их надо привести в гармонию: словом, между ними будет столько противоречий, что потребуется не мало усилий, чтобы привести их к целостности. Это уже, считая формальную работу, подвиг субъекта — если бы только он мог осознать формальность работы! Каждое изменение оригинала, каждый сдвиг и новый поворот дает и новое содержание: ведь если устраняется противоречивая черта, то появляется новая — и откуда? — из сочетания и из художественного самосознания. Если точка зрения, доминирующая в повествовании, вызывает тревогу, то индивидуальное содержание, в котором она скрыта, будет не менее тревожным: с последним, следовательно, должно произойти и существенное изменение. И если в этом произведении субъекту должна быть приписана такая творческая роль, то какая разница, — спросим мы еще раз, — работал ли таким образом Лука или другой до него?
Если допустить, что в таком виде гипотеза перестанет быть таковой, что она будет правильным объяснением имеющихся фактов: что до Луки соединились части предыстории, которые сначала складывались отдельно, и что это новое соединение перешло в традицию, из которой наш Лука его исключил, — то этим еще не исчерпывается часть самосознания. Лука хочет сообщить не только эту предысторию, но задумывает более масштабный труд, он хочет сообщить всю евангельскую историю. Не предпримет ли он работу, подобную той, которую проделал его предшественник, а именно: как тот объединил отдельные повествования в предысторию, так и он должен теперь соединить их с рассказом о жизни общества и слить воедино то и другое, что он сначала объединил? И может ли это слияние не повлиять на его представление предыстории? Мы увидим, что это влияние не осталось незамеченным. Так что даже предположение о существовании до Луки не помогает; реальный Лука, тем не менее, творчески подошел к изображению предыстории.
Таким образом, гипотеза традиции нигде не может избежать столкновения с самосознанием. Однако вскоре мы замкнем круг до такой степени, что обоим оппонентам станет тесно в одном пространстве, и один из них сможет жить только стоя, а другой должен будет упасть.
Совершенно невозможно, чтобы отдельные нарративы, подобные тем, которые составляют евангельскую предысторию, формировались отдельно и независимо друг от друга. Ни одно из них не может существовать само по себе, каждое указывает на другое, и ни одному человеку не могло бы прийти в голову или даже быть возможным сформировать одно из них, если бы он не имел в своем уме плана целого, т. е. возможности всех остальных, и не мог бы таким образом дополнить одно из них развитием другого. Если бы мы приводили здесь доказательства этого единства, то нам пришлось бы снова списать на критику. С другой стороны, невозможно, чтобы отдельные частицы нарративов могли плавать или, скорее, порхать независимо друг от друга в традиции общины. Без поддержки и согласованности они бы быстро разлетелись и исчезли, если бы такая невозможность была возможна.
Теперь мы можем выразить другое предположение более чисто: останется только предположение, что евангельская предыстория сформировалась в традиции в том контексте и в той форме, в которой Лука нашел ее и включил в свой труд. Но что толку в этих обходных путях от Луки к Луке, в этих обходных путях, которые мы даже можем совершить только по воздуху! Что это за традиция, где мы, наконец, сможем ухватить ее и увидеть ее духовно, лицом к лицу? Нигде, кроме как в определенном самосознании. Традиция как таковая не может сформировать, она внутренне слишком общая и неопределенная, чтобы создать целостное произведение искусства. Эту работу должен выполнить сам человек.
Возможно и другое уклонение от гипотезы традиции. Может быть, кто-то задумал предысторию еще до Луки, и она дошла до Луки через среднее звено традиции. Ибо это все равно кажется страшной вещью, которой нельзя не бояться и не избегать, — что Лука сам первым создал предысторию, что мы, следовательно, должны иметь дело непосредственно с произведением самосознания в Писании: оно должно, по крайней мере, пройти через чистилище традиции, чтобы не испугать нас. Какие же мы боязливые дети: как будто это все еще не дело рук отдельного человека! как будто не сохраняется уверенность в том, что Лука должен был прибегнуть к творческой деятельности, чтобы осуществить содержание традиции, детально проработать его и объединить со своим всеобъемлющим планом!
Но и это невозможно, чтобы в предании существовал связный круг истории. Если
