Исследования в этом направлении продолжили Эльмар Грубер и Хольгер Керстен. Они провели эксперимент прямо на себе. Умастили тело Керстена смесью алоэ и мирры и затем подвергли локальному нагреванию. Их не настолько волновало происхождение изображения на пелене, как тот вопрос, что в теле Иисуса еще продолжала теплиться жизнь. Изображение они получили, а догадка так и осталась догадкой.
Родни Хор выдвинул гипотезу так называемой термографической коррекции. Он хотел доказать, что, находясь во гробе, Иисус, возможно, оставался живым и поэтому более теплым, чем все остальные предметы в гробнице. И добавил, что воскрешение — это всего лишь возвращение из состояния комы. Доказывал Хори то, что если тело оставалось теплым, то нижняя, или задняя, половина покрова тоже была бы теплее верхней половины. Это могло бы объяснить, почему одна часть плащаницы темнее другой. Само же тело покоилось в саркофаге, накрытом сверху не крышкой, а полотном.
Окончательного ответа не дано, как не дано и ответа на другой вопрос: кто тот человек с плащаницы?
Продолжение легенды о плащанице
По возвращении в Аккон Жан-Пьер де Вуази решил нанести визит Гюго де Бульо. Тот явно обрадовался приходу молодого барона. Он держал правую руку Жана-Пьера между своими влажными руками и многословно заверял в том, как рад его визиту. Прикосновения монаха были неприятны Жану-Пьеру, но из вежливости он не отваживался забрать руку. Наконец ему удалось достать из складок плаща маленький белый пакетик.
— Я кое-что доставил вам, фрадре, из Иерусалима. Это только мелочь, но думаю, она заинтересует вас.
Монах выудил маленькие монетки.
— Это монеты времен нашего Господа Иисуса Христа, — пояснил юный барон. — В греческих буквах на них отчеканено имя императора Тиберия. Видите?
Монах повертел монеты.
— Такой бесценный дар я не могу принять... — проговорил наконец францисканец. И мгновенно спрятал мешочек с монетами в складках своей коричневой рясы. А потом спросил: — Откуда они у тебя, сын мой?
— От арабского торговца, — ответил Жан-Пьер. — От отца я слышал, что вы любите древности, и подумал, что вам понравятся эти монеты... Это, конечно, не реликвии, но все же Понтий Пилат оставил о себе память в Священном Писании...
— Все верно! — с серьезным видом отозвался монах. — Понтий Пилат был своего рода некрещеным святым. Он пытался спасти Господа нашего Иисуса Христа от проклятых иудеев, требовавших распятия!
Жан-Пьер тут же вспомнил, что рассказывал ему Натанаэлъ, но не испытывал ни малейшего желания спорить об этом, с Гюго Бульо. Он лишь быстро спросил:
— Как поживают ваши поиски реликвий для ордена и Франции, фрадре?
— Как никогда хорошо, сын мой! Силой мы, конечно, сейчас не можем забирать святые косточки из церквей схизматиков, тем паче что король Людовик почил в бозе, а воины покинули Святую землю. Но покупать еще как можем. Вот совсем недавно приор маленького монастыря схизматиков с Кармеля был у меня в гостях. В его церкви есть реликвии некоторых святых — святой Варвары, святой Екатерины, святого Георгия. Нет секрета в том, что монастырь обнищал и его монахи страдают от нужды, — вот приор и решил поторговать реликвиями.
С этими словами монах вытащил из кармана сутаны маленький металлический реликварий и протянул Жану-Пьеру. Там лежала какая-то косточка.
— Это кость святого великомученика Стефана, — объяснил Гюго де Бульо. Вытер лоб огромным платком, а когда Жан-Пьер вернул ему реликварий, завернул его в этот платок.
— Эх, найти бы более важные реликвии, иглы от тернового венца, гвозди с распятия...
— Плат Вероники... — подсказал Жан-Пьер.
— Ах, да что там плат! — воскликнул монах. — Это подделка, видал я ее. Эх, если бы крестовый поход продолжился...
Жан-Пьер взглянул на руки монаха. В них было что-то грубое, примитивное. Тыльная сторона ладоней поросла черными волосками, кожа проглядывала бледная. Пальцы были слишком коротки, ногти обломаны, с черным ободком.
Юный рыцарь все же решился и произнес:
— А я так рад, что крестовый поход закончился. .. и мир воцарится между мусульманами и христианами...
Глаза Гюго де Бульо опасно блеснули.
— Что, черт побери, ты думаешь, Жан-Пьер де Вуази?
Воцарилось напряженное молчание. Это молчание монаха не удручало. Он упивался им — перед битвой надо сделать паузу, тянуть ее до бесконечности, чтобы противник почувствовал себя неуютно.
— Крестовый поход не соответствует моим нынешним моральным представлениям, — произнес наконец Жан-Пьер. — Мне кажется безнравственным, что мы, христиане, сеем смерть меж людьми, которые хотят жить и верить иначе, чем мы. Монах поиграл желваками, мрачно поглядывая на юношу.
— Сдается мне, что ты переменил, свое мнение в обществе того проклятого иудея?
— Да, благодаря моей дружбе с ним и с младшим сыном эмира Туниса. Почему нам троим удалось найти общий язык, а вы все раздуваете ссоры?
— Твоя приверженность миру делает тебе честь, барон, — холодно заметил францисканец. — Но думаю, твой образ мыслей придется не по сердцу твоему отцу.
— Думаю, мы поймем друг друга, — улыбнулся Жан-Пьер. — Мой отец всегда был противником Крестовых походов.
— Забыл, что всем должен быть благодарен Церкви? И титулом, и землями...
— Я ведь не только сын аристократа, но в первую очередь просто человек.
— То, что ты говоришь, ересь! — выкрикнул Гюго де Бульо.
Жан-Пъер вовсе не желал ссоры со старым монахом. Какой смысл в их споре?
— Я многое увидел в этом походе, — мягко произнес де Вуази, — и многому научился. Мой взгляд на Иисуса изменился.
— Так, так! Взгляд на Иисуса изменился... Это все тот рабби!
— Да, я сдружился с этим молодым иудеем, — подтвердил Жан-Пьер, — и многое узнал у него. Узнал ценные вещи об иудаизме.
— Ценные вещи? Что может быть ценного в религии, от которой отказался Господь, когда бывший его избранный народ распял Иисуса Христа?
Жану-Пьеру показалось, что его ударили. Столь яростен был взгляд францисканца.
— Или ты принял иудаизм? Уже и обрезание прошел? — брызгал слюной монах.
Жан-Пьер старался говорить спокойно:
— Я по-прежнему христианин и им останусь, фрадре! Но благодаря моему иудейскому другу я лучше понял Христа как иудея и человека.
— Как иудея и человека? Да ты должен пасть пред Богом на колени и молиться. А ты его... человеком!
— Разве в Священном Писании не сказано, что Иисус мог плакать?
Гюго де Бульо скривил губу.
— Плакал из-за грехов наших,— подтвердил он.— Но нигде в Писании не сказано, что Иисус смеялся! А люди очень любят посмеяться!
