аргумент, аббат Л. Дюшен полагал, что папа покинул Рим под арестом в конце 355 г., после того как упоминавшимся эдиктом Констанция вся империя была извещена о торжестве омиев на Медиоланском Соборе [323]. Среди некоторых исследователей конца XX столетия, в частности А. Шастаньоля и Ш. Пьетри, утвердилось мнение, согласно которому Либерий был арестован Леонтием, по словам Ш. Пьетри, «мужественным и энергичным чиновником», и сослан в период между 13 июня 356 г. и 28 апреля 357 года. Данная точка зрения базируется на основании точного определения периода префектуры Леонтия, а также времени приезда Констанция из Медиолана в Рим для утверждения власти антипапы Феликса [324]. Как отмечал А. Шастаньоль, «итак, нам кажется, что Леонтий был в вечном городе исполнителем деспотической и нетерпимой политики Констанция в этот решающий момент» [325]. После того как папа Либерий оказался доставлен Леонтием в медиоланский дворец Констанция, произошла знаменитая беседа между папой и императором с участием императорских приближенных: упоминавшегося епископа Цетумцелл Эпиктета и евнуха Евсевия – препозита священной опочивальни. Данный коллоквиум был, по-видимому, сразу письменно зафиксирован, ибо его протокол дошел до исследователей в очень подробном виде, будучи представлен Созоменом и Феодоритом [326]. Изучая данный документ, следует отметить, что подробность указанного протокола подвигла некоторых исследователей к сомнениям относительно его подлинности. Действительно, представляется весьма необычным, чтобы греческие историки донесли подлинный документ, воспроизводящий частную беседу Либерия и Констанция, в то время как нигде не сохранилось документальных протоколов заседаний Медиоланского Собора, описание которых находится только у его участника – Люцифера Калаританского, а также у двух главных омоусиан – свв. Афанасия и Илария. Рассматривая данную проблему, Ш. Пьетри справедливо писал, что представленный Созоменом и Феодоритом эпизод весьма правдоподобен, однако не привносит никаких новых свидетельств, которые могли бы дополнительно пролить свет на историю конфликта между Либерием и Констанцием. Ш. Пьетри задавал вопрос – почему латинские источники единодушно умолчали о некоторых важных с политической точки зрения подробностях, отраженных в рассматриваемом документе, в частности о том, как Констанций перед ссылкой предлагал папе сумму в 500 солидов, и как папа отказался от нее [327]. Как отмечал Ш. Пьетри, движимые сомнениями видные исследователи XX столетия О. Зеек и Х. Лиетцманн, считавший памятник записанным народным преданием, были склонны отрицать аутентичность «мнимого» протокола также ввиду неясности относительно его происхождения [328]. Однако другие ученые, а именно П. Баттифоль и Й. Галлер, приписывая составление протокола самому папе Либерию или папе Сирицию, по материалам понтификальной канцелярии, подтверждали его безусловную подлинность [329].
Как очень точно отметил Ш. Пьетри, «в маленькой драме, сообщенной двумя историками, каждый персонаж играл собственную роль» [330]. Быть может, не будет преувеличением заметить, что с метаисторической точки зрения на коллоквиуме, представленном Созоменом и Феодоритом, впервые явило себя открытое историческое противостояние первого по чести христианского епископа и христианского императора, противостояние, продлившееся в связи с самыми разными вероучительными и политическими конфликтами более тысячи лет и закончившееся в 1527 г. осуществлением имперскими войсками Карла Лотарингского варварского «Sacco di Roma», окончательно похоронившего все надежды на воплощение идеалов имперского единства христианской веры и христианской политики, которые впервые со всей последовательностью – однако, на шаткой почве арианства – попытался воплотить в IV в. император Констанций.
Анализируя содержание полемики Либерия и Констанция, помещенной Д. Манси как составная часть документов Медиоланского Собора [331], следует отметить, что вначале император – вполне закономерно, с точки зрения постановлений Медиоланского Собора – потребовал от папы письменного согласия с решениями Арелатского Собора 353 г. и недавнего Медиоланского Собора лета 355 г. относительно осуждения св. Афанасия Александрийского. В ответ Либерий указал на неправомочность императорского приговора над Афанасием, совершенного в его отсутствие. Тем самым Либерий отказался признать каноническую правомочность постановлений обоих Соборов, организованных по императорской воле. После этого, отвечая императорским приближенным, Либерий продемонстрировал также каноническую несостоятельность решений Тирского Собора 335 г., обвинившего в различных преступлениях и изгнавшего Афанасия, осуждая тем самым «триумфаторов» Медиоланского Собора – Урсакия и Валента, участвовавших в деятельности Тирского Собора.
Для Либерия существовали два Собора, на которых явилось законное мнение Вселенской Церкви. Во-первых, Никейский Собор 325 г., воспринимавшийся папой в качестве Вселенского, во-вторых, Сердикский Собор 343 г. всех западных епископов, знаменовавший некогда собой торжество судейского авторитета Римской кафедры, полное оправдание Афанасия, а также привлечение к покаянию его главных врагов – Урсакия и Валента, означавшее утверждение омоусианства в качестве единственно истинного выражения православной веры. Как будто Либерий игнорировал всю последующую церковную политику Констанция. После того как Эпиктет Центумцелльский и евнух Евсевий обвинили папу в хвастовстве перед сенаторами (из чего можно заключить о том, что полемика происходила в сенате на вполне официальном уровне), а также в оскорблении императора через сравнение его с вавилонским Навуходоносором, Констанций потребовал от Либерия не только канонического послушания решениям организованных Августом Соборов, но также политической лояльности, сравнив Афанасия Александрийского с узурпаторами власти Сильваном и Магнецием. Отказавшийся выразить послушание папа был обречен на изгнание не только как непокорный еретик, но и как «persona criminalis», поддерживающая государственного преступника. Следствием давления Констанция явилась ссылка упорствовавшего папы на Восток под надзор арианскому епископу Берии Демофилу, а вместо него в Рим приехал уже рукоположенный ранее антипапа Феликс [332].
При исследовании полемики Либерия и Констанция поражают своим интеллектуальным убожеством императорские приближенные. И епископ Эпиктет, пытавшийся показаться красноречивым, говоря о нехватке подвод для возвращения ссыльных епископов-омоусиан, и евнух Евсевий, пытавшийся предлагать Либерию деньги, были не в состоянии представить ни одного богословского аргумента против Либерия. Как замечал по поводу Евсевия Ш. Пьетри, «камергер мог иметь таким образом очень скудную богословскую культуру» [333]. Вероятно, упомянутая безликость этих людей объясняется тем, что для них действия Констанция коренились в личных властных амбициях императора, которым они самозабвенно служили, не осознавая, что Констанций осуществлял свою политику в рамках реализации собственной идеи императорского правления.
Выше уже рассматривался вопрос о степени личной ответственности Констанция за его действия на Медиоланском Соборе, а также о богословской сущности его антиомоусианского выступления. Если характеризовать то, каким образом Констанций воспринимал идею власти, следует отметить, что немецкий исследователь XIX в. В. Коллинг был склонен оценивать это восприятие Констанцием своего положения в качестве уже оформившегося учения о цезарепапизме [334]. Современный исследователь Т. Барнес так пишет о предполагаемом цезарепапизме Констанция: «Ранее многократно допускалось, что Христианская Церковь в царствование Константина и его сыновей была раболепна по отношению к императору»; как уточняет Т. Барнес, в свое время отношения Церкви и государства при Констанции даже сравнивались с отношениями между Церковью и правительством Бисмарка в Германии, однако подобная характеристика является предельным упрощением проблемы [335]. Т. Барнес, в частности, подтверждает
