исследователи радикально пересмотрели многие идеи Швейцера, но, как я считаю, эта тема остается крайне важной для нас и сегодня.
Но сначала нам следует уяснить одну важную вещь: в дохристианской еврейской литературе мы не найдем никакого следа представлений о таком грядущем Мессии, который должен был бы умереть за грехи народа или мира. Некоторые (хотя не все) иудеи ждали прихода такого царя, но он должен был, подобно своему предку Давиду, одержать победу в битвах за освобождение Израиля. Некоторые (хотя не все) иудеи верили, что избавлению будут предшествовать страдания, но они не должны упасть на плечи Мессии. Когда еврей эпохи Второго Храма читал некоторые важнейшие тексты, такие как Псалом 2 или 109, он неизбежно должен был представлять себе Мессию в виде отважного воина. Тем больше нас может удивить тот факт, что первые христиане, когда они размышляли об Иисусе и о том, что он совершил на кресте, ссылались на те же самые тексты, игнорируя то, что они прямо говорят о военной мощи.
Поэтому для нас важно отделить дохристианские представления евреев о грядущем Мессии от идеи страдания. Только что упоминавшийся Альберт Швейцер пустил в обиход выражение «мессианские бедствия»: оно указывает на период ужасных страданий, которые предшествуют наступлению долгожданного нового века. Однако термин «мессианские бедствия» нечеток и может вводить нас в заблуждение. Швейцер говорил об одной очевидной вещи: в тех книгах, которые стали Священным Писанием Израиля, очень рано появляется мысль о том, что избавление приходит после великих страданий. Это повторяют и пророки, и псалмы. Но назвать эти бедствия «мессианскими» можно только в расплывчатом смысле – имея в виду, что они непосредственно предшествуют «мессианскому веку». Писания Израиля иногда говорят о страданиях, которые были следствием идолопоклонства и греха Израиля. Но порой, как мы это видим во многих псалмах, эти страдания падают на невинных – будь то народ Божий или отдельный человек. Ночь становится темнее, боль усиливается, а затем наступает рассвет нового дня. Все это с особой яркостью выражают такие тексты, как Даниил 12:1: «Настанет время бедствий, каких доселе не знал ни один народ, но тогда спасется народ твой».
Это же можно увидеть в классических псалмах, написанных от лица «страдальцев», таких как Псалом 21, который начинается со слов, полных безысходности, стыда и боли:
Боже мой! Боже мой! Почему Ты оставил меня?
Ты далек, не поможешь, далек от стонов моих.
Боже мой! Целый день я зову Тебя – нет ответа.
И ночами зову – но нет утешения мне…
Я же не человек, а червь:
люди поносят, презирают меня.
Как увидят – смеются надо мной.
Головою качают, глумясь…
Окружили меня псы,
свора злобная обложила,
прокусили мне руки и ноги.
Я могу пересчитать свои кости.
А эти – смотрят, глядят на меня,
меж собой делят одежду мою —
кидают жребий, кто рубаху возьмет… (21:2–3, 7–8, 17–19).
А затем настроение неожиданно меняется, и мы слышим восклицания торжества:
Твое имя провозглашу я пред братьями моими,
средь Собрания прославлю Тебя:
«Чтущие YHWH, хвалите Его!
Племя Иакова, славь Его!
Трепещи пред Ним, племя Израиля!»
…Обратятся, вспомнят YHWH по всем концам земли,
все племена людские падут ниц перед Тобой.
Ибо царская власть [malkuth, «царство»] в руках YHWH,
над народами властвует Он (21:23–24, 28–29).
Эту же тему во всей полноте раскрывают Гимны Раба у Исаии, где все становится конкретнее, а «страдалец» обретает лицо:
Владыка YHWH отверз мне слух,
и не воспротивился я,
не отступил назад.
Подставил я спину бьющим,
позволил мою бороду рвать,
лица не прятал от оскорблений и плевков (50:5–6).
Он был презираем, отвергнут всеми —
человек, познавший страданья, изведавший боль.
От такого отворачиваются – его презирали.
Ни во что не ставили мы его.
Но это нашу боль на себя он принял,
на себя страданья наши взял!
Мы думали, на него обрушилась кара,
мученье, наказанье от Бога…
Угнетаемый, униженный,
он оставался безмолвен.
Как влекомый на убой ягненок,
как овца, что безгласна, когда ее стригут,
так и он оставался безмолвен.
Был он схвачен, под суд отдан…
Кто бы мог вообразить его будущее?
От земли живых он был отторгнут,
пала на него кара за грехи моего народа.
Со злодеями он похоронен
(рядом с богатым могила его) —
хотя не совершал он преступлений
и в устах его не было лжи (53:3–4, 7–9).
И этот «Раб» далее будет «делить добычу с сильными» (стих 12) – это, несомненно, победа, а также прощение грехов; а если мы прочитаем предшествующий текст (Ис 52:7–12), то ясно увидим, что стоящий вслед за ним гимн есть ключ к первому. Как бы там ни было, во всем Писании Израиля, насколько я знаю, только Исаия 53 говорит о страдании как о средстве, а не просто контексте для ожидаемого избавления, для прощения грехов. Это нас еще более удивит, если мы вспомним, о чем говорилось выше: что такая идея – один человек своими страданиями искупает многих – была широко распространена в античном нееврейском мире, так что ее можно найти у Гомера, у Еврипида и многих других античных нееврейских авторов, а также в дошедших до нас речах героев битв. Хотел ли великий поэт, написавший 53-ю главу Исаии, сослаться на эту языческую традицию? Маловероятно.
Когда мы читаем Исаию 40–55 как единое целое, мы видим, что мотив искупительного страдания в главе 53 есть нечто новое. Ранее в этих главах говорилось, с одной стороны, об избавлении от страдания, а с другой, о странном призвании страдающего «Раба». И только в последнем гимне (52:13–53:12) две эти вещи соединяются. И когда это происходит – как это бывает в великих поэмах и других произведениях искусства, – мы понимаем, что это новое органически связано с другими элементами всего текста, так что это не какой-то изолированный смысл, странная новая идея, но нечто такое, что занимает свое определенное место среди других важнейших тем окружающих глав.
Это наблюдение особенно важно по той причине, что именно текст Исаии 53 больше всех прочих библейских отрывков удивительным образом используется в Новом Завете
