ошибка и зло, сами по себе были истиной, но поскольку они были таковыми только в себе, то должны были перейти, прекратить свое существование и перейти в совершенство следующей формы. Только здесь имеет смысл сказать, что и естественная религия привела человечество к христианской религии, и только здесь проникает мысль о необходимости того, что религиозное самосознание, прежде чем найти свою истину в духе, должно было сначала увидеть себя как сознание в природе как ее общей силе. Но как природа сама по себе есть дух, или дасцическое сознание, или, образно говоря, стремление к духу, так и религия природы была стремлением, путем или предварительной ступенью, ведущей к религии духа. Здесь уже не может быть и речи о «самостоятельно придуманной теории» каких-то магов, об ошибке, которая однажды была использована Богом для наставления каких-то мудрецов, и это отдельное совпадение было бы, мягко говоря, ничтожным случаем по сравнению с грандиозным деянием истории, которая неодолимым и могучим шествием привела человечество через природную религию к религии духа.
Однако евангельский отчет бесконечно выше страшных аберраций богословов, даже если он возвысился до области невозможного, навязав одному событию общий факт истории, растянувшейся на тысячелетия. Он не знает ничего о самоизобретенной теории магов, ничего об ошибке, которую Бог мог случайно использовать в глупой цели; для него звезда, знание ее значения и чудесная сила, с которой она привела магов к божественному ребенку, были сотворены Богом. Но, придав звезде это чудесное притяжение и значение указателя на Мессию, он, сам того не сознавая, даже не имея возможности дать о ней отчет после глубокого открытия, возвел звезду в символ естественной религии, которая, «понятая в своей истине» и как историческая форма самосознания, как и язычество в целом, «указывает на христианство».
Еще раз! Евангелист не создавал свою картину путем размышлений и не прорабатывал отдельные ее черты с пониманием их глубинного смысла; он даже не пришел к своей картине путем размышлений над странным движением в тогдашнем мире, а, можно сказать, сформировав ее, ухватил это движение в его истинном смысле и довел его до цели, сам того не зная. Одним из самых своеобразных явлений неизменного язычества было, как известно, распространение небесного божества, которое с неодолимой силой распространилось с Востока по языческому миру, связало себя с родственными элементами самых разнообразных взглядов на вещи и даже стремилось подчинить себе то, что в них противоречило ему. Внутренний смысл этого явления мы можем обнаружить в том, что языческая мифология из пестрого разнообразия и детализации утративших смысл деталей стремилась идеализировать себя в чистоте простого взгляда. Христианский евангелист понял это лучше: с восхитительным инстинктом он ведет языческую мудрость через звезды к Спасителю.
Внешние причины, послужившие материалом для этого сообщения, уже достаточно часто приводились критиками: это пророчество о языческих толпах, которые будут стекаться в святой город с данью уважения, и звезда, восходящая от Иакова. Ранняя церковная точка зрения никогда не была полностью свободна от ошибочной категории, согласно которой исполнение произошло именно потому, что так было предсказано: критика в своей первой форме сохранила ту же категорию, приняв ветхозаветные изречения и иудейские ожидания за движущую силу евангельских взглядов. Мы должны, как уже отмечалось, идти противоположным путем, согласно правильной концепции самосознания, и скорее выводить из определенности и силы высшего самосознания инстинкт и силу, которые обнаруживают то, что связано в подчиненной сфере, и перерабатывают это в материал для представления высшего принципа.
Когда Матфей писал свой рассказ о звезде волхвов, христианская община уже давно осознала себя сферой, в которой различие между язычеством и иудаизмом было преодолено верой. Однако это признание своего предназначения далось ей нелегко; чтобы достичь его, ей пришлось бороться и — доказывать. Сначала она принимала доказательства в том виде, в котором находила их, — как пророчества Писания и как вечные постановления Божественного совета. Но этого ей было недостаточно: как христианская община, как основа Искупителя, она поняла свою внутреннюю решимость только тогда, когда увидела в ней неотъемлемый атрибут своего Господа. Чем больше взгляд на Спасителя устремлялся к индивидуальному и личному, становился историей Его жизни, а эти атрибуты из своей простоты превращались в отдельные исторические события, тем сильнее была потребность придать этим событиям и отношению Божественного совета к личности Иисуса значение высшей необходимости.
Каждый сразу же поймет, что эта необходимость возникла в детстве Иисуса: ведь если божественный совет уже проявил себя в ребенке и если он привел к нему те силы, которые человек и прославленный Христос должны были привлечь к себе в общине, то он предстает как необходимость, которую человек действительно мог совершить своим свободным действием, но которая сама по себе, как внутренняя судьба, с самого начала росла вместе с его личностью. Таким образом, глашатаи языческих толп, воздающих почести, уже должны совершить паломничество к Младенцу, но как они его находят? По чудесному Божественному руководству. И как мог Бог лучше привлечь их издалека к только что родившейся тайне, чем через звезду, взошедшую вместе с Иаковом, как естественный образ истинной звезды, восходящей от него? Благодаря этому сочетанию, придавшему образу удивительный глубокий смысл, поклоняющиеся язычники стали магами Востока.
Кстати, Матфей не думал об этом созвездии, имевшем место за несколько лет до христианской эры, да и не мог думать, поскольку ничего о нем не знал и не мог вычислить — словом, он не был Кеплером.
Не знал автор сообщения и о вере Оринтё в то, что судьбой предначертано, чтобы из Иудеи вышел всемирный крестоносец, и не мог способствовать «проверке подлинности легенды», поскольку в этой уверенности он является поздним литературным продуктом Таита и Суетония. Еще до появления рассказа евангелиста церковь видела себя охваченной языческим миром, и Иисус уже был явлен ей как владыка мира: что еще нужно было, чтобы поверить рассказу, а авторам — развить его?
§ 9. Бегство в Египет и поселение в Назарете.
В свой рассказ о предыстории Лука вплел мудрость борьбы, которую предстояло пройти Искупителю и в Нем новому Принципу. Симеон говорит, что через душу Марии, которая представляет общину в широком смысле, пронзит меч, ибо Спаситель, предназначенный быть светом для язычников и наградой Израилю, был поставлен как знамение, которое будет опровергнуто, так что откроются помышления многих сердец.
Матфей также подхватывает это пророчество и, подобно другому, о судьбе Спасителя быть светом народов, и с той же удачей, дающей ему успех, на который он сам не рассчитывал, превращает его в пророческий
