мелкие вторжения. Такой подход мог сэкономить силы государства для защиты крупных городов, но оставлял без защиты жителей мелких селений, расположенных, по своему несчастью, в приграничном районе.
Однако, на наш взгляд, этот вывод нельзя назвать правильным. Важно иметь в виду, что в это время период военных поражений и внутренней нестабильности уже закончился, и наступило новое возрождение могущества империи. Да и замысел трактата вовсе не состоял лишь в том, чтобы дать указание стратегам на ближайшую пару десятилетий.
Лев Мудрый долго и старательно работал над трактатом с целью создать универсальное руководство для полководцев, без жесткой привязки к конкретному театру военных действий, которое должно было оставаться актуальным на протяжении долгого времени. По этой же причине в тексте мало топонимов, существенно редуцированы, по сравнению с тем же «Стратегиконом», описания враждебных народов и т.п.
Византийские полководцы предшествующих эпох, как следует из исторических повествований, довольно часто устраивали превентивные акции, направленные на «зачистку» соседних земель в тех местах, где граница оставалась стабильной на протяжении долгого времени (например, на Дунае). Об этих действиях весьма эрудированный император не мог не знать.
Да и написанный примерно на пятьдесят лет позже трактат «Περὶ παραδρομῆς πολέμου» (лат. «De velitatione bellica», «О боевом сопровождении» или «О сшибках» в русских переводах), также часто советует полководцу быть готовым перейти границу и создать хотя бы видимость угрозы собственной территории противника, сопровождая эти рекомендации соответствующими примерами из недавней истории.
Если предположить, что этот совет следует рассматривать как идеологическую установку, близкую философским интересам венценосного автора, то эти противоречия достаточно успешно разрешаются.
Льва VI, почти не имевшего практического полководческого опыта, заботит сам принцип справедливости войны. Если противоречия накалились до предела, а переговоры зашли в тупик, то следует постараться, чтобы вина за развязывание военных действий целиком и полностью лежала на неприятеле.
В пользу такой трактовки говорит и сама логика начала военных действий: если стратег заботится только об обороне, ему не надо беспокоиться о том, чтобы причина войны была справедлива — об этом позаботятся враги. Сам факт их вторжения легитимизирует применение оружия со стороны защищающихся.
Исходя из этих соображений, указание Льва следует понимать так: стратег должен готовиться к войне, но без особой причины не начинать военных действий. Когда же враги нападут, а, зная характер приграничных эмиров на востоке и болгарских князей на севере, можно быть в этом уверенным, полководец получит более выгодную с позиции нравственности позицию.
Следующие параграфы «Тактики» развивают эту мысль: «Ведь для нас всегда предпочтителен мир во имя Христа… Вместе того чтобы получить обвинение врагов… пусть будут обвинены сами враги в том, что сотворили несправедливость… Если же враги не проявят благоразумия… тогда возникнет законная причина… решительно и смело повести войну против них… при этом появится твердая уверенность в том, что ты получишь обоснованную помощь Господа Бога» [260].
Примечательно, что адресатом этих рекомендаций выступает назначенный императором полководец, т.е. лицо, принципиально несвободное в вопросах войны и мира: в случае обороны он должен действовать в ответ на вражескую агрессию, во всех иных случаях он связан соответствующими распоряжениями василевса. Зачем же так подробно приказывать не начинать войну человеку, который и так не имеет права это сделать без санкции центральной власти?
Опять же, если воспринимать этот фрагмент в идеологическом контексте, то все становится вполне логичным. Термин «стратег» имел два значения: им обозначался не только командующий армией, но и высшее административное лицо фемы.
Поэтому император дает указание не направленному уже с конкретной задачей полководцу, а главе администрации пограничной области: всячески стараться не поддаваться на провокации врага и не устраивать по собственному почину какие-либо превентивные действия.
В случае нарастания напряженности на границе постараться сделать так, чтобы агрессором оказался враг, дав справедливые основания для неограниченного применения оружия в свой адрес и, если потребуется, на своей территории. Т.е. перед ним ставятся не столько военные, сколько дипломатические и идеологические, по своей сути, задачи.
Продолжая анализировать текст «Тактики Льва», следует обратить внимание еще на один момент. Образ священного вождя — императора, ведущего богоугодную борьбу за веру, поднимавшийся для оправдания права императора вмешиваться в дела Церкви, оформился в этом трактате в довольно четкую иерархическую схему: Бог — император — стратиг — архонты — воины.
Интересно, что в одном из эпитетов, применявшихся к императору, был «миротворец» — εἰρηνοποιός. Помимо очередного выражения приверженности ромейских правителей принципам мира, которые далеко не всегда выходили за рамки декларации, очевидна параллель с евангельским текстом «блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими» (Мф. 5:9). Исходя из этого, василевс получает право на сыновство по отношению к Богу.
Роль духовенства же и Церкви в этой схеме явно вторична. Священники подчинены стратигу и упоминаются только в связи со своей функцией — обеспечивать высокую мораль солдат и способствовать победе войска. Их место в этой лестнице на уровне архонтов. Провинциальные епископы находятся чуть выше, примерно на уровне самого полководца.
Патриарх и высший епископат в «Тактике» не упоминаются вообще. Во-первых, этот текст обращается к стратигу, вообще не связанному со столичным духовенством по долгу службы. Во-вторых, в приведенной схеме они явно лишние — между императором и Богом не может быть никаких посредников. Если вспомнить крайне неоднозначные взаимоотношения Льва VI с высшим духовенством, то подобный подход в трактате о военном деле воспринимается вполне естественным и отражающим личные взгляды автора на этот счет.
Для стратига и его войска долг по отношению к василевсу имеет явно сакральный характер и тождественен служению Богу. Хотя сам термин «священная война» в тексте отсутствует, автор явно принимает саму суть этого понятия — войны императора против иноверцев оправдываются волей Бога и Его провидением. Христианизация же рассматривается как элемент внешней политики, направленной на замирение соседей [261].
В то же время нельзя не отметить, что общий посыл этих повелений идет в соответствии с общими взглядами ромеев на проблему войн, и, несмотря на ряд серьезных оговорок, действительно дает возможность говорить о свойственном византийцам своего рода «оборонительном мышлении» [262]. Даже если боевые действия переносились на территорию противника, стратегическая инициатива действительно почти всегда принадлежала противнику.
Так, даже стратегически наступательные действия вроде войн Юстиниана на западе или походов Ираклия в центральные регионы персидской державы, в восприятии современников и официальной идеологии воспринимались как оборонительные. Так, Византия поступала на протяжении всех эпох своего существования, а не только во времена слабости своей армии и внутренних неурядиц.
Действительно, это делало практически невозможным политику, направленную на экспансионизм и расширение границ страны, кроме,
