разумеется, апелляции к возвращению «исконно римских земель», но насколько вообще для Византии было возможно такое направление внешней политики по экономическим, политическим и другим причинам?
Дискуссионным является и правомочность выведения из этой «установки на оборону» одной из главных причин конечного падения империи, что очень часто встречается в различных публицистических работах на византийскую тему.
Действительно, установка «враг на нас нападет, а мы его разгромим (желательно, малой кровью) и перенесем войну на территорию врага и примем капитуляцию в его столице», слишком часто во всемирной истории оказывалась ошибочной. Однако сам факт того, что Византия успешно выживала в течение почти тысячи лет, пережив почти всех своих первоначальных соседей и врагов, к тому же оставив значительный след как минимум в мировой культуре, не позволяет однозначно назвать тупиковым ее цивилизационный выбор.
Что же касается идеологии, то этот подход практически гарантировал убеждение воинов в том, что они сражаются за защиту Родины, делал неуместными рассуждения в духе современного пацифизма о допустимости для христианина защищать свою страну с оружием в руках и давал населению Романии еще один немаловажный стимул продолжать сражаться за ее выживание.
Переход страны на политику стратегической обороны привел еще и к тому, что в официальных документах эпохи все больше упоминается функция императора как защитника верующих. Если во времена Юстиниана задачи властителя описываются, прежде всего, как организационные, для упорядочивания и гармонизации совместной жизни людей в большой стране, то в VII веке наступила эпоха императоров-полководцев. Ираклий, Лев Исавр, а затем и Никифор Фока с Иоанном Цимисхием не довольствуются пребыванием в Константинополе, а лично возглавляют войска, порой участвуя в рукопашной непосредственно.
Все это сопряжено с немалым риском, как красочно описывает В.Э. Кэги: во время отсутствия императора в Константинополе мог быть составлен заговор, его подстерегали многочисленные опасности на марше. В армии один из офицеров мог составить заговор и оспорить его власть перед войском и т.д.
Однако внешняя угроза в этот период стала слишком значительной, поэтому справляться с ней приходилось непосредственно василевсам. К тому же, посылая вместо себя на войну полководцев, правители получали слишком серьезных конкурентов — практически любой из них, заручившись поддержкой солдат, мог поднять мятеж и свергнуть оставшегося в столице императора.
Поэтому им и приходилось идти на известный риск, по возможности используя его для усиления своего образа героя — защитника народа, государства и веры [263].
Отвержение притязаний императоров на роль «священного вождя», и невозможность восточно-христианского богословия допустить концепцию священной войны в ее чистом виде, тем не менее, не означает, что историографам были совсем чужды или незнакомы иные виды сакрализации военных действий.
Феофан Исповедник, например, воспринимает как нечто абсолютно правильное и справедливое активное использование, в том числе и на войне, христианской символики, обрядов и освященных реликвий, обоснованы и апелляции к религиозным чувствам воинов- защитников единоверцев.
Так, описывая борьбу Ираклия с персами, он пишет: «Сам царь с Нерукотворенным образом в руках… шел на сражение, давши клятву воинам вместе с ними сражаться насмерть и разделять с ними все опасности, как с собственными детьми… Он желал управлять ими не страхом, но любовью. Но нашедши в воинах беспечность, робость, беспорядок, неустройство, как в собранных из разных земель, он привел в одно стройное тело; и все согласно и единодушно воспевали силу и мужество царя; и он ободрял их следующими словами: “Вы видите, братья и дети, как враги Божьи попрали нашу страну, опустошили города, пожгли храмы, обагрили убийственною кровью трапезы безкровных жертв, и церкви неприступные для страстей осквернили преступными удовольствиями”… Вооружив таким образом войско, он приказал воздерживаться от несправедливости и поступать благочестиво» [264].
Эти же мотивы встречаются и у его анонимного Продолжателя, который сообщает о том, что во время защиты Константинополя от Фомы Славянина Михаил Травл оборудовал свой штаб в храме Богородицы во Влахернах в том числе и чтобы вымолить победу, а его сын и будущий император Феофил обходил стены со священниками, несущими Честной Крест и Покров Божией Матери [265].
Для него естественно говорить о злокозненных врагах истинной веры, которые колдовством и иными хитростями пытаются победить праведных императоров, но все подобные замыслы проваливаются при столкновении с силой Креста и молитв Церкви. Феофан также оправдывает репрессии против язычников и чародеев, периодически подробно рассказывая о печальной и постыдной кончине тех, кто сумел избежать человеческого правосудия.
Константинополь, по его мнению, защищен небесной силой, в самые опасные моменты истории Сам Бог защищал этот город и наказывал осмелившихся напасть на него нечестивцев:
«Масальма… пришел к Авидосу и переправил значительное количество войска во Фракию и двинулся против царствующего града… но намерение их рассеял Бог молитвами святой Богородицы… Когда наступила зима самая жестокая, так что земля во Фракии в продолжение ста дней покрыта была оледеневшим снегом, то у неприятелей передохло множество коней, верблюдов и прочих животных… Когда возник великий голод между аравитянами, то они пожирали всякую падаль, и лошадей, и ослов, и верблюдов… Постигла их и смертоносная язва и бесчисленное множество погибло от нее… Много бедствий претерпели они в это время, и на опыте узнали, что град сей хранит Бог и пресвятая Дева Богоматерь, равно как и христианское царство, и нет совершенного оставления Божия на призывающих Его во истине, хотя мы на короткое время и наказуемся за грехи наши» [266].
Эта мысль многократно отражена и в литургических текстах, в том числе в самых неожиданных на первый взгляд местах. Так, знаменитый покаянный канон Андрея Критского заканчивается следующим пассажем: «Град Твой сохраняй, Богородительнице Пречистая, в Тебе бо сей верно царствуяй, в Тебе и утверждается, и Тобою побеждаяй, побеждает всякое искушение, и пленяет ратники, и проходит послушание» [267].
Размышляя о постоянных войнах, Феофан, как и в предыдущей цитате, многократно называет их причиной грехи жителей империи, порицая и попытки загладить их изменением вероучения при Льве III Исавре, «который, толкуя в свою пользу гнев Божий, воздвигнул самую бесстыдную войну против святых и досточтимых икон» [268].
Идеалом же для него остается мир, служащий наградой правителям за праведность. Например, описывая правление Константина IV Погоната, собравшего VI Вселенский Собор для отвержения монофелитства, он пишет: «Царь, веря что сие [нападение варваров] случилось по особенному Божьему промыслу, с евангельскою кротостью заключил мир. Он до конца своей жизни остался свободен от всех войн и прилагал особенное старание соединить разделившиеся всюду св. церкви» [269].
Если же война становится неизбежным, то она должна быть максимально приближена к своеобразному канону,
