сразу после того, как мать Младенца выполнила предписания закона, — и непредвзято: ведь он все равно сразу ощущает силу положительных утверждений Марка и теперь должен спешить вернуть Младенца туда, где он, согласно его руководству, находится дома. Матфей, однако, уже привык считать Вифлеем местом рождения Мессии; ему можно, если он хочет сообщить о рождении Господа, без лишних слов предположить этот город как местный; однако в его рефлексивной манере мы не можем удивляться, если он почувствует расстояние между колыбелью царей и уголком Галилеи. Он найдет этот контраст значительным, подчеркнет его, но в то же время попытается его опосредовать и понять как божественное провидение. Именно зависть и вражда мирской власти отталкивают царское дитя от дома предков и заставляют его расти в уединении Назарета. Из этой борьбы Матфей и вывел все свое повествование; поэтому скитания гонимого младенца — естественные последствия этой несчастной коллизии, но последствия, предвиденные Богом, предсказанные пророками и направляемые высшей необходимостью.
Но почему Иосиф не получил указания переселиться в Галилею и поселиться в Назарете в самом начале, когда Ирод пытался убить Младенца в Вифлееме? В то время это было невозможно, так как Ирод управлял и этой провинцией и мог выследить ребенка. Поэтому они ушли за границу, в чужую страну, пока опасность не миновала! Но в какую страну? В следующую, в Египет, где народ, чья судьба аналогична судьбе Мессии, также жил в подполье, пока не смог вступить во владение своим наследством, предназначенным ему Богом.
Богатство формы концепции, о которой мы здесь говорим, часто приобретает вид избыточности, когда идея, уже представленная прежде, выражается заново в аналогичном событии. После смерти тирана ребенок еще не обретает покоя. Иосиф узнает от ангела, что тех, кто искал жизни ребенка, больше нет, и покидает Египет, чтобы поселиться в Иудее, на родине Мессии; но опасность угрожает вновь, ребенок должен навсегда покинуть свою колыбель и искать новый дом на чужбине.
Нельзя, однако, считать подобные повторения лишь побочным продуктом. Формирующаяся концепция невольно идет на такие повторы, чтобы усилить серьезность столкновения или дать ему полностью раскрыться в своем фатальном насилии и прийти к развитию. Обычно — что и произошло в данном случае — повторение принимает такую форму, что столкновение и его развитие теснятся в более узком пространстве и тем самым приводят к тому, что демонический дух преследования продолжает работать над могилой ушедшего врага.
Но эти странствия и страдания мессианского ребенка только тогда обретают свое истинное содержание и становятся не просто игрой воображения, если не забывать, что судьбы ребенка сами по себе представляют те провидения, которые дали общине признание язычников и защитили ее от страданий и преследований. Так и здесь. Ирод остается представителем мирской власти, благодаря которой община вынуждена основывать и расширять свое царство в тишине и скрытом уединении. Эта общая идея станет более определенной во второй раз, когда давление мирской власти возобновится; и когда церковь будет изгнана из места и центра мирской славы, противоположная точка, в которую она бежит, также будет иметь важное значение. Младенца, олицетворяющего Церковь, ведут из Иудеи в Назарет, и его судьба — быть отведенным в скромный уголок малопочтенной провинции — теперь является образом судьбы Церкви, которая, презираемая мирской славой, собирает своих последователей среди ничтожных и нечестивых людей.
Еще! Назарет, Галилея, «круг язычников», как ее называли иудеи, и Иудея теперь стоят друг против друга. Враждебная сила, угрожающая Младенцу, а в нем — Церкви, и изгоняющая ее, — это уже не только мирская власть, но теперь она выступает как старое иудейское существо, которое боится своего падения и, чтобы спастись, изгоняет новый принцип из своего дома и заставляет его обитать в языческом мире. -
Можно подумать, что апологету больше не придет в голову вписывать евангельские предыстории Луки и Матфея во внешний контекст, когда ему было показано, как они появились на свет. Их истинная связь основана исключительно на том, что зародыши позднейшего уже содержались в первом и развились в форму позднейшего воззрения благодаря его внутренней силе, которая, конечно, также должна была быть вызвана более богатым опытом.
Если бы случайно возникла и другая связь, что оба рассказа с их индивидуальными датами соединились, то это было бы только случайностью и не имело бы для нас никакого значения, так как оба круга восприятия каждый сам по себе образуют особый мир, и более поздний, даже если он взял центр своей идеи у более раннего, дает своему движению направление, не учитывающее вращения первого круга. В этом случае, однако, внешняя связь даже случайно невозможна: скорее, должны возникнуть самые необыкновенные различия, которые, конечно, будут волновать или даже занимать нас так же мало, как механическая гармония, если бы она была возможна, имела бы для нас значение.
Тем не менее, вряд ли можно питать пылкую надежду на то, что апологет воздержится от приведения в гармонию двух предысторий, ведь для него они были и остаются реальной историей. Они должны оставаться для него таковыми, потому что он будет разочарован, если увидит в них уже не просто отдельные, сами по себе случайные явления, а продуманное творение религиозного духа. Поэтому мы хотим оказать ему последнюю услугу и освободить его от бремени гармонической работы, показав ему, как возникли внешние противоречия двух предыдущих историй.
У Луки Иосиф и Мария возвращаются в Назарет с ребенком через сорок дней после его рождения, сразу после того, как они выполнили все, что предписывал закон для роженицы. Минуточку! Он не только не знает о переходе через Египет, что само по себе должно было занять много времени, и о более длительном пребывании ребенка в этой стране до смерти героя, но и исключает эту задержку. В таком случае он был бы настолько исключающим, если бы захотел с гармоничным упрямством впихнуть в свой рассказ круг истории, который был сформирован только его преемником. Почему же, однако, Матфей не повернул назад к барьеру, который Лука своим хронологическим примечанием о возвращении Святого Семейства в Назарет фактически поставил перед позднейшим историком? Потому что он, как и его предшественник, не окружал рождение Иисуса со всех сторон множеством чудесных событий и, следовательно, не мог так рано завершить предысторию; потому что одно упоминаемое им событие — приход волхвов — послужило поводом для целого ряда столкновений, далеко идущее развитие которых должно было быть ограничено этим барьером; наконец, потому что в это время творческого созерцания хронологическая нота еще не была столь хрупкой, какой она стала
