Когда император Константин в 324 году после войны овладел также Восточной Римской империей, он сразу позаботился об улаживании чреватого последствиями спора в египетском городе Александрии. Речь там шла о чрезвычайно важной проблеме: хотело ли «христианство» в дальнейшем придерживаться введенного Моисеем иудейского монотеизма, из которого произошел также и сам Иисус, или должно было быть введено учение о трех богах. Если спросить точнее: Был ли иудейский миссионер Иисус, которого триста лет до того объявили «Христом» сам Богом или нет? Согласно наличествующим «христианским» текстам источников, собранных некими «отцами церкви» и объявленных ими каноном, он таковым не являлся. Савл/Павел и четыре евангелиста называли его только «Сыном Божьим». Это наименование означало, тем не менее, в те времена ничто иное, как то, что у человека было особенное отношение к «Богу». Никогда, во всяком случае, сам Иисус не представлялся как Бог. Это и без того было бы наихудшей клеветой, так как для евреев был и всегда есть только один Бог с различными именами Яхве, Иегова, Адонай и Эль Шаддай и др., которого умирающий на кресте Иисус доверительно называл «Абба» («папа»). Даже если мы считаем одно из предполагаемых последних слов умирающего Иисуса правдивым, как они добросовестно (?) переданы библейскими евангелистами, которые сами не были свидетелями происходившего, из них нельзя вывести понятие «сына божьего» в смысле тождества. Доказательством этого могут служить соответствующие цитаты:
Евангелие от Иоанна 19,30: «Когда же Иисус вкусил уксуса, сказал: совершилось! И, преклонив главу, предал дух». Евангелие от Луки 23,46: «Иисус, возгласив громким голосом, сказал: Отче! в руки Твои предаю дух Мой. И, сие сказав, испустил дух.. И когда он говорил это, он покидал мир». Евангелие от Матфея 27,46 и Евангелие от Марка 15,34: «а около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или, Или! лама савахфани? то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?»
Идея Троицы, то есть, «божественного триединства Бога отца, сына и святого духа» – идея отнюдь не еврейско-христианского происхождения, но мы находим ее в истории, как доказано, уже на много веков раньше. К примеру, индийские «религии» знают «триединого Бога», греки ввели принцип святой троичности среди своих богов; Марциал, римский поэт, живший примерно в 38-102 годах после н.э., называл Гермеса Трисмегиста – Гермеса трижды величайшего, который был «совсем один и трижды один»; культ Дионисия знал тройственность Загреи, Фанеса и Диониса, а в тогдашней Италии Юпитер, Юнона иМинерва рассматривались как единство, и так далее. Ориген, самый значительный христианский теолог первых трех столетий, еще учил, что Иисус Христос не был могущественнее своего отца, а уступал ему в силе: «Мы учим этому, так как верим его собственным словам, где он говорит: «отец, пославший меня, больше меня». (Иоанн, 14,28)
В Никее в 325 году состоялось самое большое собрание, которое знало христианство или «христианская секта» до того момента. Более трехсот епископов из примерно одной тысячи, которые были в гигантской империи, собрались там по приглашению императора. Евсевий Кесарийский (примерно 265-339) написал не только первую историю церкви этого «христианства» и биографию императора Константина, но и протокол собора. (Сегодня в церковных кругах говорят о конференциях епископов и синодах.) Из протокола мы узнаем, в частности, что император появился в византийской пышности, и что оплаченные (!) панегиристы описывают его выход словами: «Как ангел Бога сиял он в пламенном жаре пурпура и блеске золота и драгоценных камней. Он превосходил всю свою свиту величием, красотой и честью (...) Он прошел до самого первого ряда мест, где посреди собрания для него было предоставлено золотое кресло. (...) Константин произнес речь и взывал к миру и согласию». Его метод добиться мира, был прост. Письма с жалобами и полемическим содержанием он приказал сжигать, чтобы споры среди священников остались неизвестными прочим людям. И в остальном император постоянно вмешивался в переговоры, хотя он вовсе не председательствовал на Соборе. Основной спор шел о единственной букве, о «i». Уже упомянутый Евсевий Кесарийский как раз зачитал собору крестильный символ веры своей общины, где, среди прочего, Христос обозначался как «перворожденный» и «единорожденный», который до всего времени был «рожден» отцом. «Веруем в «господа Иисуса Христа», слово Божье, Бога из Бога, света из света, жизнь из жизни, единственного рожденного сына, перворожденного всего творения, порожденного отцом, родившегося до всех эонов...» Присутствующие епископы договорились об этих формулировках. Тут внезапно вмешался император и потребовал к удивлению участников собора абсолютно новое определение. У него было для этого греческое слово, которое еще не упоминалось на соборе: «homousios» (единосущный). В данном случае сие означало, что раввин Иисус как «Христос» был единой сущностью с Богом, то есть, что он и сам был Богом. Но как раз это отрицали приверженцы пресвитера (по-гречески: старейшина ранне-христианской общины) Арий из Александрии. Для Ария раввин Иисус был только лишь самым благородным, самым высшим из всех существ, «homoiusios» (подобосущный), что значило «творение только богоподобное». От одной буквы «i» зависело, хочет ли христианство в виде будущей «единственно истинной римско-католической церкви» придерживаться высказываний апостола Савла/Павла и четырех (канонических) евангелистов Матфея, Луки, Марка и Иоанна о человеческом бытии еврейского «мессии», или что процесс подделки будет доведен до апогея с помощью чего-то вроде решения суда об объявлении человека Богом. Иначе говоря, от одной буквы «i» зависело отделится ли единственно истинная римско-католическая церковь от одного Бога (Иеговы), в которого, очевидно, верил также раввин Иисус, т.е. отделится ли она от иудаизма или нет. Никейский собор решил так, как хотел император Константин: через триста лет после распятия раввина Иисуса он сделал из миссионера Бога, «homousios», единосущного с Богом. 19 июня 325 года, через четыре недели после начала собора, по приказу императора Константина все присутствующие епископы должны были подписать это решение. Дополнительно у Йоханнеса Леманна можно прочесть, что император Константин после собора написал письмо общине в Александрии, в котором в том числе сообщается: «Согласие трехсот епископов – это ничто иное, как приговор Бога»; но это был как раз достигнутый путем манипуляций императора «приговор Бога»: из 1000 епископов его империи он пригласил только 300; вероятно, тех, которые меньше всего оказывали бы сопротивление. «Оказалось», что почти все они происходили из как раз захваченной Восточной империи и были жителями Востока. Из всей Западной Европы прибыли только семь епископов. Тогдашний Папа Римский по имени Сильвестр вообще не появился в Никее, а только прислал из Рима двух своих представителей. После этого псевдоголосования дорога была окончательно открыта для внешне неоспоримой формулировки Символа веры, в котором еще не упоминается, что интересно, «рождение от девы», что было исправлено, скорее всего, в более поздних дополнениях, так же как недостающее указание на распятие во времена Понтия Пилата, которое ради того, чтобы угодить императору или по его требованию сначала выпустили, ибо иначе вина за смерть Иисуса однозначно падала как раз на тех самых римлян, императором которых и был Константин.
«Факт, что христиане частично преследовались в Римской империи, не может вести к предположению, что «Старый мир» был нетерпим по отношению к исповеданию какой-либо религии», писал швейцарский теолог Роберт Кель. На самом деле, было как раз наоборот. И древние греки, и римляне были гораздо более терпимы к другим верам, чем христиане. Причиной этого, прежде всего, была практика уважения их собственных богов, политеизм (по-гречески – многобожие). Более глубокая подоплека этого толерантного отношения римлян – как всегда, когда она принята у народа – по отношению к каждой религии образовывала традицию привычных обычаев. Таким образом, римляне первоначально считали, к примеру, что римский гражданин мог почитать только своих собственных, т.е. римских богов, что, с другой стороны, естественно, означало, что и другие «государства» и «города» почитали других богов. Поэтому каждый человек должен был почитать богов своей родины, ибо только тогда общество могло бы быть сильным и благословленным. Эта вера, естественно, полностью противоречила принципам иудаизма и, таким образом, также и «христианской секты». Другое предубеждение римлян по отношению к «христианской секте» основывалось на страхе, что боги отечества могли бы отомстить, если бы положенная им честь не досталась им в форме традиционного культа. Кроме того, римляне опасались, что у государства могли бы возникнуть определенные опасности из-за новых религиозных культов; так как неуважение к римским богам в те времена значило одновременно и неуважение к самому государству. В этой связи нужно вспомнить, что продолжавшаяся более двух веков римско-иудейская война закончилась только в 70 году н.э. разрушением Иерусалима Титом, а «христианская секта», изначально состоявшая только из евреев, все больше и больше распространялась среди неевреев. Так как евреи считали всех других богов, кроме своего бога «Иеговы», простыми химерами (чудовищами из древнегреческих мифов) или злыми демонами, то это было ударом по жизненному нерву римского государства, и оно отреагировало соответственно: началась первая религиозная война в мировой истории.
