мощных, стремительных, как молния, ударов. И все же один я пропустил: не почувствовал боли, но рука вдруг ослабла и повисла, как плеть. Мой меч невесомо закружился в пространстве. Этого мгновения было достаточно, чтобы, отбросив щит, я смог быстрым движением перехватить его левой рукой. И снова занял место в строю, но уже – без щита!
Вот теперь я точно видел усмешку! Тёмный воин даже облизнулся, плотоядно, как животные. И ринулся на меня. Я упал: так быстро, как только смог, и он, зацепившись ногами, полетел через мою голову. Настя уже стояла рядом: это был наш приём, то, что мы придумали! Она сделала едва уловимое движение мечом – и сбросила с него шлем. Теперь мы оба видели его лицо, искажённое, пылающее от унижения. Он лежал на земле и прикрывался щитом, но никто не нападал. Я мельком взглянул на Настю: она замерла и в ужасе смотрела на воина. Как видно, она отлично знала его!
Тот вскочил – и исчез так быстро, что я не успел ничего сделать.
Когда прозвучал гонг и тьма исчезла, я бросился к Насте. Но она опустилась на землю и, склонив лицо, не хотела ни с кем говорить. Что это за человек, почему она так расстроена? Что связывает её, светлую, чистую, с этим мерзким пособником тьмы? Я ждал, когда она придёт в себя и всё мне расскажет.
Рядом со мной возникла мощная фигура Елеазара. Он взглянул на мою руку, оторвал кусок своей мантии и прикрыл рану. Та оказалась довольно глубокой, чуть выше запястья. Ни крови, ни боли, только виден порез. Едва мантия Ангела коснулась руки, вспыхнуло пламя, и моё духовное тело будто пронзило огнём. Я ощутил силу, прошедшую сквозь меня, и резко вздохнул. Рана тонко пылала, голубоватый свет, извиваясь, зашивал её. Прошло несколько мгновений – и свет исчез. Я глазам своим не поверил: никаких следов! Совершенно чистая рука! Схватил меч, несколько раз ударил по воздуху: прекрасно!
Елеазар разговаривал с Настей, и я видел тёплые, участливые глаза. Что за чудесное, светлое существо! Ангел, боец, друг, советчик, утешитель – всё в одном лице. А каким грозным бывал иногда, неприступным, как скала! А порою от него веяло такой нежностью, что сердце невольно склонялось…
Вдруг Елеазар поднял голову и взглянул на меня. Его лик выражал удивление. Он что, прочитал мою мысль?
Наконец, они закончили, и Настя поднялась. Ангел прошёл мимо меня и легонько коснулся крылом. Он не сказал мне ни слова, но его прикосновение было настолько дружеским, что я понял: он слышал всё, о чём я только что думал.
Настя уже успокоилась и оправляла доспехи. Как только я подошёл, она сказала прямо и без предисловий:
– Этот человек – мой муж.
Мы сидели на нашем месте, бросив в траву шлемы, мечи и щиты.
– Никогда бы не подумала, что ненависть может быть такой сильной! Я давно замечала, что он холоден, иногда – чрезмерно суров, но чтобы такое! Болезнь сделала его совсем чужим. Мы не разговаривали целыми днями: он просто отворачивался от меня. Мне казалось, что он сердится за то, что я здорова и буду жить, в то время как он умирает. Терпела, старалась понять. Он ненавидел, когда я молилась, прямо выходил из себя. Разбрасывал мои книги. Но тут я была непреклонна и однажды сказала, что, если он ещё раз прикоснется к книгам или иконам, я тут же уйду.
Она помолчала и едва слышно добавила:
– Он не хотел даже слышать о детях.
У меня сжалось сердце. Настя, любимая Настя, он бил тебя по самому слабому месту! Лишить женщину радости иметь ребёнка…
Обнял её, прижал к себе:
– У нас будет много детей. Столько, сколько ты захочешь.
Она улыбнулась:
– Тогда – очень много! Но только если и папа, и мама каждую ночь будут сражаться, то кто станет воспитывать их?
Мне не хотелось расставаться, не хотелось возвращаться на землю: туда, где я не мог видеть её. Но близилось утро. Свет тонкого мира разгорался сильнее, становился из нежно-прозрачного – сильным, горячим: внизу поднималось солнце. Воздух пылал, оживая, наполняясь, как током, лучами. Это был предрассветный эффект. Потом он остынет, но сейчас – словно все краски неба струились над головами. Я протянул ладонь и прикоснулся к алому цвету.
– Какой художник сотворил это чудо? – краска тонко просочилась меж пальцев. – Мне кажется, что если бы люди могли это видеть, то они бы менялись быстрее.
– Возможно. Или переходили бы на другую сторону, чтобы разрушать, – сурово ответила Настя.
Я внимательно посмотрел на неё:
– Мне никогда не понять природу зла.
Она выпрямилась, резким движением взяла свой меч.
– У зла нет природы, оно – антиприродно!
Никогда не видел её такой строгой и такой спокойной! Мне показалось, что она что-то решила.
– Настя, я должен знать, что происходит…
– Я убью его! Так, как убила бы любую тварь на той стороне.
– Ну что ж, – сказал я, поднимаясь, – тогда сделаем это вместе.
Глубокой ночью я спал, когда меня позвал тихий голос:
– Андрей!
Я тут же проснулся. Елеазар расправил крылья и сразу занял почти всю комнату.
– Ты должен уговорить Настю не сражаться, хотя бы несколько дней.
Я молчал, внимательно слушая.
– Для неё схватка с тёмным воином может стать последней. Если она замедлит, даже на мгновенье, по слабости сердца, он неминуемо убьет её. Поэтому лучше, если мы сами сразимся с ним.
Мне стало легко. Меньше всего я хотел видеть любимую на поле боя!
– Елеазар, он – сильный и опытный воин.
– Я знаю. А потому сегодня на левом фланге буду сражаться я сам. Тебе тоже нельзя подниматься.
– Почему?
– Ты ранен.
– Моя рука в полном порядке!
Ангел улыбнулся:
– Ты живёшь в другой реальности, где все немного позже.
– Значит, мое ранение проявится и здесь?
– Конечно.
– Но ведь ты исцелил его!
– Теперь всё повторится, но уже – более медленно. Я исцелил тебя мгновенно, а здесь тебя будут лечить твои собственные клетки. Но у воина духа заживление проходит быстрее.
Я подумал – и спросил:
– Елеазар, несколько дней назад, укрепляя наш фланг, ты поставил монахов. Зачем? Ведь они гораздо нужнее в центре поля! Ты знал, что на другой стороне – её муж, и что он будет охотиться за ней?
– По другой причине, – ответил Ангел. – Вы с Настей любите друг друга, а потому светитесь, как два факела. Это видно не только нам, но и тьме. Слабость человеческого сердца в том, что,
