указывала дорогу. Я бросил на неё несколько мимолетных взглядов: длинные русые волосы, заплетённые в косу, белый шарф на плечах, лицо слегка напряжённое. Узнала? Или нет?
Наконец, она показала стоянку, и я припарковал машину. Помог вынести больного, усадил в коляску.
– Зайдите, выпейте чаю, – мягко пригласила она, – или воды.
– Воды – с удовольствием, – спокойно ответил я. Ещё несколько минут! Иначе мне придется уйти, так и не поняв, узнала ли она меня.
Мы поднимались в лифте на четвертый этаж. Настя молчала. Но когда она достала ключи, то я сразу заметил: волнуется.
Они жили в элегантной, ухоженной квартире. Ни слова не говоря, я вкатил коляску в салон и, получив приглашение, прошёл на кухню. Какой порядок везде! Вот чего не хватает моему холостяцкому жилищу: уюта! Она подала воды. Что сказать? Начать знакомиться? «Как вас зовут?» Бред! Секундная пауза, она смотрит куда угодно, только не мне в лицо, а затем поспешно говорит:
– Я провожу вас.
Мне захотелось улыбнуться. «Настя! Ты тоже не знаешь, как начать разговор». Лифт медленно спускался. Тишина. Чем же это закончится?!
На улице свежо и прохладно, вокруг – ни души. Я остановился в круге яркого света. Она вышла следом. И вдруг…
– Спасибо. Мне так нужна была твоя помощь, Андрей.
Последнее слово, сказанное едва слышно, прозвучало как выстрел. В одно мгновение я был рядом, схватил, обнял, задохнулся: Настя, моя Настя! Реальная, живая! А губы, губы какие! Она тихо смеялась:
– Задушишь! Какой же ты сильный, задушишь! – и уже без смеха, с нежностью: – А говорил, что я не узнаю тебя…
На траве тонкого мира так хорошо лежать после боя! Настя сидит рядом. Нам так и не удалось вчера поговорить: ей пришлось тут же вернуться обратно. А потому сейчас она понимает, чего я жду, минуту сосредотачивается и рассказывает:
– Он болен год: рак. Ему сделали две операции, но с каждым днём – всё хуже и хуже. В последнее время он почти всю неделю в больнице, и только на выходные я забираю его.
Я внимательно всматриваюсь в её ласковое лицо, на котором в эту минуту проступили отзвуки горя, сильнейшего страдания.
– Прости, – продолжает она. – Я столько раз хотела сказать тебе, и не могла! Укоряла себя за молчание, за ложь и продолжала молчать. Знаешь, это как острая рана, а хотелось казаться сильной. И чтобы никто не жалел, и не перешептывались за спиной. У меня просто не хватало мужества…
Я понимаю её. Легко говорить о лёгких вещах, а о тяжёлых – иногда невозможно. Даже тому, кого любишь.
– Теперь ты не будешь прятаться от меня?
Она улыбнулась. Я смотрел на неё и видел ту, земную женщину, невообразимо прелестную. Как жаль, ты так долго скрывала себя от меня…
– Люблю тебя! – прошептала она, склоняя ко мне лицо. – Не сердись!
– Я не сержусь…
Её голова покоится на моем плече, голос почти беззвучен:
– Я не имею права любить, а люблю…
Молчу и делаю единственное, что можно сделать в этот момент: обнимаю её, пытаясь защитить и от горя, и от боли, и оттого, чего ей уже не изменить.
Она тихо ведёт рукой по моей груди, облаченной в доспехи, и, хотя я едва ли ощущаю это прикосновение, моя земная природа с её желаниями пробуждается, и вот уже я ловлю себя на том, что думаю о другой реальности, о других объятиях и – о других поцелуях. Она словно чувствует это и слегка отстраняется:
– А какая я там?
Улыбаюсь:
– На земле? Ещё прекраснее, заманчивее, обольстительнее!
– Смеёшься?
Я откинулся на траву:
– Нет, не смеюсь! Ты забыла, что я – земной мужчина?
Она поняла.
– Андрей, нам нельзя…
– Знаю.
Конечно, нельзя. Даже думать об этом! Она – замужняя женщина!
Настя прильнула ко мне, лежит неподвижно.
– Нам придётся очень непросто, – после долгого молчания говорю я.
– Может быть, нам попробовать держаться на расстоянии?
– Хотел бы я видеть ту узду, которая удержит меня на расстоянии от тебя!
Я не ошибся: приходилось непросто. Прошло всего несколько дней, а я не мог работать, не мог сосредоточиться на молитве, вообще ни на чём, все мысли были о ней. Шёл ли по улице, отдыхал, смотрел по сторонам – везде глаза искали её, а сердце стучало гулко и тяжко: «Настя!» Что за сумасшествие! Вечером долго стоял под душем, зубы начинали стучать от холодной воды, но это лишь ненадолго остужало голову. К счастью, как только поднимался в мир духа, напряжение ослабевало, и я видел врага, мог сражаться, и даже её присутствие рядом воспринималось иначе.
– Я схожу по тебе с ума, – сказал я, глядя на надвигающуюся тучу: до битвы остались считанные минуты.
Она бросила на меня быстрый взгляд, рука сжала меч:
– Ты можешь сражаться?
– Ещё как!!!
Я увидел улыбку в прорезях шлема.
– Мне тоже нелегко, – призналась она.
– Встретимся завтра?
– Андрей! Ты назначаешь мне свидание в такой момент?!
– Это сделает меня крепче! А если скажешь «нет», то злее!
– Да!!!
Я рассмеялся.
…Мы лежали в моей комнате, едва прикрытые тонким покрывалом. Её светлые волосы гибкими нитями прильнули к моим плечам. Я держал Настю в объятиях бережно, как сокровище. Любой влюблённый мужчина знает: близость с женщиной, которую любишь, – это нечто особенное. Тогда каждое мгновение исполнено значения, каждое прикосновение – глубоко и прекрасно. Твоя грубая мужская чувственность, в которой есть что-то тёмное: скорее, скорее! – вдруг сдерживается идущей изнутри нежностью, страхом поторопиться, причинить боль. Она становится хрупкой драгоценностью в твоих руках. И наслаждение так высоко, что всё в тебе растворяется: и душа, и тело.
Настя легонько пошевелилась:
– Мне, наверное, пора…
О, нет! Ещё хотя бы полчаса! Я обнимаю её так крепко, что она прекрасно понимает: ей не пора! Тихо смеётся. Проходит час, прежде чем мы, наконец, начинаем собираться. Одежда разбросана по полу, она наклоняется, чтобы поднять своё платье. В комнате совсем темно: видимо, уже около восьми.
– Теперь мы не сможем сражаться, – говорит она тихо.
Я на миг замираю: об этом я не подумал. Весь этот день я думал только о ней – и когда мы гуляли по Иерусалиму, и когда зашли ко мне, чтобы подкрепиться, и потом, когда один её поцелуй зажег во мне кровь так, что уже нельзя было остановиться, – перед глазами была только она.
Но сейчас я понимал: Настя права. Как бы ни была глубока наша любовь, законов чистоты для нас никто не отменял. Сражаться мы не могли. Жёсткая реальность. Но обсуждать это сейчас
