Другой араб, Абу-л-Хасан Али аль Масуди, описывает славянский храм в таких выражениях: «У них есть ещё иной дом на горе, которую окружает залив моря, [9] (дом), сооружённый из камней красного мрамора и камней зелёного изумруда. В середине его огромный купол, а под ним идол, части тела которого (сделаны) из четырёх сортов драгоценного камня: зелёного хризолита, красного карбункула, жёлтого корналина и белого хрусталя (берилла), а голова его из червонного золота».
«Бедность и убожество», говорите, господа историки? Описания славянских храмов аль Масуди, конечно, откровенно сказочные — чего стоит истукан Божества из четырёх пород драгоценных камней.
Но дыма без огня не бывает — про «грязные, нищие и убогие» племена таких сказок не рассказывают.
Так что представление о нищете, грязи и убожестве славян, которое Аничков пытается обосновать ссылками на иноземных авторов, — это на деле его собственная фантазия, его представление о собственных предках.
Не премину отметить — сей «объективный» муж, будучи откровенным марксистом, вёл в Российской империи сытую и благополучную жизнь, занимая профессорские кафедры в столичных университетах. В то время как подвижник изучения и собирания русского фольклора, Афанасьев, на чьи «Поэтические воззрения славян на природу» так смачно плюнул в приведенной цитате господин Аничков, был изгнан с работы за издание «кощунственных» легенд и умер в нищете.
Империя и церковь сами растили и холили своих могильщиков, и сами хоронили лучших сынов Русской нации.
Кстати, сам Аничков, когда через три года после издания им труда «Язычество и древняя Русь» (1914) накликанный им и ему подобными молох «прогресса» выполз с книжных страниц в реальный мир и принялся хрустеть миллионами человеческих жизней, отчего-то не захотел участвовать в процессе «эволюции общества» и сбежал в благополучную Великобританию.
Там он пристроился читать лекции в Оксфорде, где его построения о «жалком и убогом» Язычестве Руси наверняка нашли благодарных слушателей.
Российская интеллигенция… не тонет-с.
Сейчас построения Аничкова оказались полностью несостоятельными. Учёные говорят не только об общеславянском, но и об общеиндоевропейском пантеоне.
Найдены бесчисленные свидетельства о почитании Перуна, Даждьбога, Хорса, Стрибога, Макоши далеко за пределами Руси, вскрыты индоевропейские истоки их культа (насколько древнего, можно судить хотя бы по тому обстоятельству, что святыней Перуна был КАМЕННЫЙ топор).
Так что прав-то оказался Афанасьев и его единомышленники, но до сих пор в кругах «образованной публики» считается дурным тоном цитировать «мифологов», зато с великим пиететом переиздают марксиста Аничкова.
И можно встретить в солидных учёных трудах аничковские рассуждения о том, что у славян-де не было и не могло быть единой веры и общих Богов — ведь не было же единого государства! Про таких исследователей хочется сказать словами анекдота советских времён: «Чукча не читатель, чукча писатель».
Перед тем как создавать этакие трактаты, неплохо прочитать хоть что-нибудь, хоть в школьную программу входящие сведения об едином пантеоне эллинов, до Александра Македонского не имевших общего государства. Или о единой религии Индии, которая стала одним государством очень и очень поздно, едва ли не после британского завоевания.
Или про общих Богов тех же скандинавов, так за всю историю в одном государстве и не объединившихся.
Надо сказать, что представления о «сборном» характере киевского капища имеют хождение по сию пору. Например, их повторяет И.Я. Фроянов. А вслед за профессионалами подхватывают её дилетанты.
Так, прославленный возведением хазарской рабыни Малки, матери крестителя Владимира, в «древлянские княжны» и дочери князя Мала, киевский краевед Анатолий Маркович Членов с пресерьёзным видом распределяет Богов по землям Руси в соответствии-де с их (земель) политическим местом в «федерации».
Перун, конечно, оказывается киевским и Полянским, Даждьбог — древлянским (по мысли Членова, «Даждьбожий внук» из «Слова о полку Игореве» это никто иной, как Владимир Креститель, по его версии — внук Мала Древлянского).
И уж совсем трудно становится угнаться за полётом фантазии Анатолия Марковича, когда краевед «распределяет» Хорса — в Новгород, Стрибога — в Полоцк, Семарьгла — в болотистую землю дреговичей, а Мокошь, попутно объявленную им «Русской Афродитой» (вернулись времена Левшина и Ломоносова?) определяет в «небесные княгини Смоленской земли».
Возвращаясь ко второй половине XIX века, надо заметить, что «теория заимствований» была ещё не самым большим достижением учёной «объективности».
Были исследователи — кстати, и сейчас не утратившие последователей, особенно их идеи отчего-то популярны в Польше — так вот, были исследователи, которые и вообще не верили в существование «Киевского пантеона».
По их мнению, летописец просто украсил свой текст перечнем Языческих Богов, взяв для него первые пришедшие на ум имена. По чести сказать, читатель, мне трудно как-то всерьёз комментировать такие «теории», даже в тех случаях, когда их выдвигает весьма, в общем- то, почтенный историк Н.И. Костомаров. И совершенно непонятно, чем они отличаются от построений пресловутого академика Фоменко.
Во-первых, уже говорилось, что монахи-летописцы испытывали мистический ужас перед любым упоминанием Языческих Богов («рекше бесы»).
Это современный обыватель, не задумываясь, готов «украсить» стены своего обиталища омерзительными рожами кровожадных африканских или ацтекских кумиров — зачастую вместе с православными иконами.
Но может, не надо обвинять в таком легкомыслии средневековых христиан? Если уж они упоминали ненавистных им «демонов» — так на то должен был быть серьёзный повод. Кроме того, уже давно многие учёные подозревают, что в «Повесть временных лет» вошли более ранние летописные записи, в том числе — X века (это 30 уже во-вторых).
Один пример — упоминая Свенельда, воеводу княгини Ольги (до этого — её мужа Игоря Старого, а впоследствии — её сына Святослава Храброго), летописец называет его отцом какого-то (или какой-то) Мистиши.
Между тем загадочный (загадочная?) Мистиша более на страницах летописи не возникает, в отличие от своего отца. Что, кстати, и наводит меня на мысль, что Мистиша всё же женщина — в те времена женщины нечасто появлялись на страницах летописей.
Ну а то, что сообщение это переписано из источника, составленного при жизни Мистиши, понятно — иначе бы в таком пояснении не было бы смысла. А дети Свенельда были взрослыми в третьей четверти X века. И заставший Мистишу в живых летописец должен был своими глазами наблюдать капище 980 года — хотя, скорее всего, издали.
Так что и возможность верно воспроизвести перечень стоявших на княжьем дворе кумиров у вставившего его записи в свой труд автора «Повести временных лет» была. В XX веке многие идеи о «заимствовании» киевских Богов у иноплеменников канули в Лету.
Так, были записаны на Украине и в Белоруссии предания и песни с упоминанием Перуна и Даждьбога — а значит, окончательно приказали долго жить фантазии века XIX о «недолговечных» и «не оставивших следа в народной культуре» кумирах.
Были исследованы культы тюркских и финно-угорских племён, и никаких следов Семарьгла, Хорса и Мокоши в них не обнаружилось (как и ещё одного заподозренного в финском происхождении русского Божества — Велеса, не вошедшего в ряд Богов на Киевском холме).
Название мордовского племени «мокша», которое было единственным аргументом приписывания единственной киевской Богини финнам, оказалось «балто-славянского», как стыдливо выражаются лингвисты, происхождения.
То есть в очередной раз оказалось, что заимствовали не русские, а у русских. Единственное неславянское влияние в именах киевских богов, какое только удалось обнаружить — точнее, с какой-то долей достоверности предположить, — было скифо-сарматское происхождение имён Хорс и Семарьгл.
