То есть прядущая уподоблялась ни много ни мало самой Великой Богине-Матери. Соответственно относились и к символике пряжи и нитки. Нить была символом жизни, судьбы.
Отсюда поговорки: «Этой нитке конца не будет», «Жизнь на нитке, а думает о прибытке», «По нитке рубеж». Жизнь, как нитку, связывают с кем-то, она может стать запутанной, а может и оборваться. «Сколько нитку ни вить, а концу быть».
В качестве прядущих жизнь-судьбу могут выступать и сравнительно мелкие духи (русалки, домовухи, кикиморы, та же Мокуша — видеть или слышать их прядущими или ткущими обыкновенно не к добру, хотя упоминаются и исключения), так и существа более крупного порядка наподобие северных норн или античных мойр.
У южных славян такие пряхи (роженицы, суженицы) прядут человеку либо хорошую судьбу (Среча), либо дурную (Несреча). Но у скандинавов, как мы помним, наряду с норнами существовала и Фригг, знающая судьбы, восседающая на прялке.
Совершенно так же и на русском Севере, кроме Мокуши, была и более величественная фигура Пряхи — так называемая «святая Пятница».
Кавычки вполне уместны — насколько «Илья-пророк», этот чуть прикрытый христианской терминологией и символикой Громовник Перун крещёной русской деревни, имел мало общего с ветхозаветным фанатиком единобожия, настолько же и «матушка Пятница» северных русских деревень имела предельно мало общего с греческой первохристианской святой великомученницей Параскевой.
Для начала её…отождествляли с Богородицей, что само по себе необычно для христианства и скорее напоминает многоликие Силы Язычества — ту же Дэви, которая проявляется и как Дурга, и как Кали, и как благостная Парвати, и во многих иных образах. На средневековых новгородских иконах «Пятницу» изображали на одной доске с Богородицей, но с другой стороны — это обыкновение, опять-таки не вполне христианское, напоминает многоликие славянские идолы.
Ещё в XX веке в Ленинградской области верующие были убеждены, что «Пятница — это и есть Божья матерь». Фольклорный облик святой рисовал то девицу в белой сорочке и плахте, то растрёпанную нагую женщину с большой головой и большими руками (совершенно как Мокуша), высокую и худую.
Она могла помочь усердной пряхе, наказать нерадивую, считалась покровительницей и ткацкого мастерства, но сурово карала за работу в свой день — могла даже содрать кожу и повесить её на кросна — ткацкий станок — так что те, кому удавалось отделаться за непочтение к суровой «святой» скрюченными пальцами, могли считать себя счастливицами.
Её почитание выражалось в принесении обетов, в том числе — на изготовление полотнищ, которые могли принести в посвященную Параскеве церковь или часовню, а могли — вывесить на ветвях у посвящённого Пятнице почитаемого камня с выемкой в виде человеческого следа, или у родника, или у колодца. Там же — а также на распутьях — стояли изображения «святой», вопреки православной традиции — резные.
Ветви кустов и деревьев вокруг этих православных идолов густо покрывали шнуры и клочья пряжи, пожертвованные почитательницами грозной «святой». Именно в честь «святой Пятницы» русские девушки справляли «макриды», бросая пряжу в колодец.
Она же, считалось, помогает при родах, да и жениха может послать: «Матушка Прасковея, пошли мне жениха поскорее!» Соответственно, постольку, поскольку с Пятницей отождествлялась Богородица, то и сама Богородица ещё со средневековых времён стала изображаться на Руси как Пряха — с веретеном и пряжей в руках. Возникло сказание, в котором будущая мать Христа в отрочестве пряла пурпуровые нити для храмовой завесы.
В заговорах «матушка Богородица», восседающая «на острове Буяне, на бел-горюч-камне Алатыре», как правило, предстаёт именно прядущей.
Тут интересно, что Богородица в народном православии отождествляется с самой землёю — так, мужикам, разбивающим комья земли на пашне палками, бабы пеняли, что они-де бьют саму Богородицу.
У Ф.М. Достоевского тоже выведена монашенка (!), утверждающая, что Богородица — это мать-сыра-земля. В тех же заговорах мать Христа сливается с древнейшей святыней, Землёй, в неразличимое единство: «Мать Сыра Богородица».
Интуиция исследователя вновь не подвела Бориса Александровича — в Мокоши объединены в одном образе и Земля (влажная, сырая), и Судьба. Разве что напрямую с полями и пашнями Мокошь отождествить трудно — её территорией скорее являются родники, берега рек и распутья — пограничные с дикой, неосвоенной природой участки.
И не зря одним из имён Мокоши было Дива, от которого происходило древнерусское слово «дивий, дивокий» — дикий.
Учёные практически не сомневаются, что под личиной народного культа Параскевы Пятницы (собственно, «параскева» и означает по-гречески Пятница [66]) скрывается культ древнего женского Божества, а именно — Мокоши, прядущей судьбы, покровительствующей рождениям и бракам, повелевающей земной влагой (вспомним о посвящении ей колодцев и источников).
Они тоже покровительствуют женским ремеслам (пряже, ткачеству) и наказывают не почитающих их дней.
Однако это — более молодые, поздние персонажи, указание на что сохранил сам фольклор: «Света Петка — Неделина майка» («Святая Пятница — мать Недели (Воскресенья)», — говорили в Болгарии. А украинцы утверждали: «Середа давка, а П'ятница — жшка».)
«Низшие» черты Богини воплотились в мелкой нечисти Мокуши, но её почитание как Высокой Богини должно было скрыться под христианским псевдонимом. Как в других традициях пятница связана с днем Богини — Венеры, Фрейи (Friday) — так и в русской традиции Пятница была связана с Мокошью.
Кстати, есть основания предполагать, что первоначально неделя у славян была из пяти дней. Во-первых, на это указывает то обстоятельство, что средой, серединой, называется третий день недели. Само собою разумеется, что если третий день — середина недели, то в неделе должно быть пять дней.
Во-вторых, шестой и седьмой день, суббота и воскресенье, носят названия, связанные с иудеохристианской традицией. Наконец, примеры пятидневной недели есть у народов, общавшихся с древними славянами.
Скандинавское слово fimmt обозначает именно неделю из пяти дней. Схожая неделя, как предполагают, существовала у прикамского народа удмуртов. Возможно, первоначально такая неделя-пятидневка находилась под покровительством Пятибожия.
Пятница принадлежала Мокоши, четверг, как мы уже знаем, — Перуну. Оставшиеся три дня можно расположить лишь предположительно.
Понедельник, с его репутацией «тяжёлого дня» и посвящения в народном православии апостолу Петру, привратнику загробного мира, легче всего увязывается со Стрибогом. Вторник, в Пасхальную неделю носивший кое-где название «Купалища», может связываться с Солнцем, так как Купала — праздник Солнца, Солнцеворот, а значит — принадлежать Хорсу Даждь-богу.
Среда, кстати, в астрологии находящаяся под покровительством Меркурия, таким образом остаётся для славянского соответствия галло-римскому «Меркурию» — Яриле-«Семарьглу».
Любопытно и другое сходство «святой Пятницы» — а стало быть, и Мокоши. А.А. Потебня обратил внимание на то, что в украинской сказке «святая Пятинка» замещает действующую в схожих по сюжету русских скзках Бабу Ягу.
Яга в сказках может выступать и пряхой: «Стоит избушка на курьей ножке, на веретенной пятке, крунами вертится, и дверей не видать…в избушке сидит женщина, шёлк прядёт, нитки длинные сучит, веретено крутит, и под пол спускает». Обитающая в лесу и повелевающая зверями Баба Яга вполне подходит на роль Дивы — повелительницы «дивьей», дикой природы.
Любопытно, что, как и Пятница, как и словацкая Макосла, Баба Яга в некоторых сказках повелевает дождём. Если Мокошь равнозначна Яге, то проясняется и её социальная роль, её связь с определённой кастой.
Ведь сказочный образ Бабы Яги и ее «избушки на курьих ножках» в окружении увенчанного черепами частокола, как выяснил ещё В.Я. Пропп, является поздним фольклорным отголоском обрядов инициации, посвящения в род. Тех самых инициации, о которых мы, читатель, говорили в прошлой главе.
