уже с деревянной чашей, и установил её так, чтобы, если вода поднимется хоть немного, она наполнила чашу.
Сисой не торопился. Без воды в пустыне невозможно продержаться и дня, а значит, прежде чем пускаться в путь, нужно наполнить опустевший бурдюк. Он укрылся в пещере и отдыхал. Раз в несколько часов спускался в колодец, но чаша оставалась сухой. Настал вечер. Верблюды мирно лежали вокруг. Сисой обошёл всех, потрепал каждого по загривку и опять спустился в колодец. Наконец-то вода появилась! Она медленно просачивалась сквозь мелкий песок и почти наполнила чашу. Сисой напился, смочил лицо, опять установил чашу и поднялся.
«Ну что ж, – думал он, – придётся провести здесь день-два. Вода прибывает ночью, а это значит, что нужно спускаться каждый час и наполнять бурдюк». С этими мыслями он уснул.
К вечеру второго дня его мех немного наполнился. Как он и ожидал, уровень воды повышался ночью. Днем Сисой отдыхал в тени пещеры, а с наступлением вечера, обвязавшись чашами, спускался вниз.
…Солнце стояло высоко, когда Сисой услышал звуки приближающегося каравана и выглянул из пещеры. Впереди шли верблюды, а за ними, связанные одна с другой, чёрные унылые фигуры. Женщины!
Караван остановился у колодца, и Сисой подошёл к предводителю. Тот был не любезен.
– Воды нет, – сказал Сисой. – Я спускаюсь ночью и набираю чашу-две, но это так мало! Вам не напоить всех, нужно идти дальше.
– Утром пойдём, – кивнул предводитель и перехватил взгляд Сисоя, брошенный на женщин. – Что, хочешь купить наложницу? Не для тебя ведём! – и расхохотался.
Сисою не нужна была наложница, но, сидя неподалёку, он наблюдал.
Женщины кутались в паранджу. Они сбились в кучку, присев на камни, и терпеливо ждали, когда им дадут пить. Но никто не торопился напоить их. Сисой видел, как хозяин с работниками передавали друг другу мех с водой. О женщинах они, казалось, забыли. Те сидели тихо, почти не разговаривая между собою, и такой скорбью веяло от их фигур! У Сисоя сжалось сердце.
– Дай мне воды, я отнесу им, – попросил он, подойдя к предводителю.
Тот лениво кивнул работнику. Взяв мех, Сисой направился к чёрным фигурам. Наложницы принимали чашу с водой, пили, а он старался смотреть не на них, а в землю, чтобы не злить хозяина. И вдруг увидел ноги: маленькие, сбитые в кровь женские ноги. Заметив его взгляд, девушка тут же одёрнула юбку. У Сисоя чаша замерла в руках: они вели этих несчастных по пустыне, а сами сидели на верблюдах! Он знал, что значит идти по разогретым камням: всё равно, что по раскалённому железу! И горестно задумался…
Сколько дней они в пути? И сколько дней им ещё предстоит пройти?
Так, размышляя, Сисой сходил к своей поклаже и принёс немного елея.
– Это вам, смажьте раны, – сказал он, подавая женщинам сосуд.
Те приняли масло и стали смазывать ступни ног. Хозяин издалека покосился на Сисоя, но ничего не сказал. Сисой отошёл в сторону и лишь иногда смотрел на женщин. Они перевязывали ноги и тихо разговаривали.
Наступила ночь. Спать ему не хотелось. Сисой спустился в колодец, ещё немного наполнил свой мех. Скорбные чёрные фигуры стояли перед глазами. Некоторые племена, думал он, не считают женщину за человека. Но он своих верблюдов жалел больше!
И долго сидел, вздыхая, о чём-то размышляя и глядя на сиреневые звёзды…
Перед самым рассветом он обошёл своё единственное богатство – верблюдов, погладил каждого, поправил уздечку. Затем переложил на Белоухого ту немногую поклажу, которую имел. Осторожно, издалека, пересчитал спящих женщин. И очень обрадовался.
– Как раз! – повторял он. – Как раз!
Солнце ещё не взошло, как он разбудил предводителя:
– Я дам тебе верблюдов!
– Что? – не понял спросонья тот.
– Я дам тебе своих верблюдов! – горячо повторил Сисой. – Только ты посади на них женщин!
Предводитель изумлённо смотрел на Сисоя: не шутит ли? Отдать целый караван верблюдов?!
– Ты что, сумасшедший? – засмеялся.
Но Сисой отмахнулся.
– Ты должен посадить наложниц на верблюдов, – повторил он, – и не позволять им идти по камням!
Наконец, хозяин понял.
– Мы пойдем намного быстрее, – согласился он, – но учти, я не дам тебе ни монеты!
Сисой помог усадить женщин и каждой в руку подал бич.
– Но их не нужно бить, они и так пойдут, – уговаривал он.
Наложницы улыбались, и Сисой видел тёплые взгляды в прорезях для глаз.
Когда караван уходил, он ещё раз пересчитал всех. Одиннадцать верблюдов – одиннадцать женщин. Как раз! Потом сел на Белоухого и тронулся в путь. Всю дорогу до Дамаска он распевал песни.
Чётки
На маленьком молитвенном столике лежали чётки. Их было сто: чёрных бусинок, плотно пригнанных одна к другой. А в самой середине – крест.
Комната была пустой, и чётки тихо переговаривались.
– Нас плели в монастыре, – рассказывала старшая бусина. – Пожилая монахиня со старыми, но очень мягкими руками. И её губы всё время шептали молитву.
– Какую? – спросила та бусина, которую сплели последней. – Какую молитву?
– Ту, что наша хозяйка повторяет каждый день. Господи Иисусе Христе, помилуй мя.
– А почему она просит об этом целых сто раз? – полюбопытствовала бусина.
– Эта молитва согревает сердце, – был тихий ответ.
Ночью маленькой бусине не спалось: она размышляла. И, толкнув круглым плечиком, разбудила крест.
– Скажи, а почему хозяйка говорит и другие молитвы? Пресвятой Богородице, Ангелу-Хранителю.
Крест слегка потянулся, расправил ровные плечи.
– Молитва – это прошение, – начал объяснять он, но, увидев, что они мешают другим, зашептал тише: – А у прошения есть сила. Хозяйка перебирает пальцами бусины чёток и как бы стучится в дверь: простите меня, спасите меня!
– Когда она меня трогает, мне приятно, – поделилась маленькая бусина. – У неё такие добрые пальцы!
– А меня она всегда целует, – ласково отозвался крест, – и сердце её в этот миг трепещет.
Бусина немного подумала:
– Так значит, мы помогаем ей? Помогаем получить прощение?
– Конечно! И милость, и прощение, и утешение. И всё, что она просит для сына и для своих крёстных детей. Мы – бусины прошений.
– Бусины прошений… – повторила малышка. – Как красиво! Вот уж не знала, что мы так важны.
– Очень важны! Именно поэтому хозяйка трогает нас каждый день. Ты помнишь, сколько кругов она делает?
– Да, четыре. Ко мне она прикасается четыре, а то и пять раз. И это будет…
– Пятьсот прошений! Как ты думаешь, – внезапно спросил крест, – будет ли услышана молитва, состоящая из пятисот прошений?
– О! – протянула бусинка. – Наверное, будет!
– Вот и я так думаю.
Они помолчали. Молитвенный столик слабо освещался свечой, и
