Но мы должны дополнить Хэзлитта и заметить, что чрезвычайно трудно, если не невозможно, конкретно вообразить себя несуществующим. Мы можем умственным взором видеть наше собственное смертное ложе, видеть на нем наше собственное недвижное и безжизненное тело, но мы всегда присутствуем при этом как живые наблюдатели. Переносимся ли мы в своем воображении на две тысячи лет назад — к убийству Юлия Цезаря или на бесконечное время вперед — к первому космическому полету человека для колонизации Марса, в общем, независимо от того, на сколько тысяч лет наш ум смотрит в будущее или в прошлое и как бы далеко мы ни уходили мыслью в пространство, мы всегда находимся на месте действия, хлопотливо играя роль репортеров. И в этом смысле мы подлинно эгоцентричны. [25]
Фрейд делает характерные замечания по данному вопросу: «Нашу собственную смерть действительно нельзя себе представить, и как только мы предпринимаем попытку вообразить ее, мы можем заметить, что на самом деле мы остаемся в живых в качестве зрителей. Исходя из этого, психоаналитическая школа позволила себе высказать утверждение, что, по сути дела, никто не верит в свою собственную смерть; или, говоря иными словами, в своем бессознательном каждый из нас убежден в собственном бессмертии... То, что мы называем нашим „бессознательным“ (наиболее глубокие слои нашей психики, состоящие из инстинктивных импульсов), ничего не знает об отрицаниях или отказах — противоречия в нем совпадают, и, следовательно, оно совсем ничего не знает о нашей собственной смерти, ибо смерти мы можем придать только отрицательное значение» (Freud S. Thoughts on War and Death. International Psvcho-Analytical Press, 1924, p. 305-313). Таким образом, как пишет Эдвард Янг в своем знаменитом стихотворении «Ночные мысли», «каждый человек думает, что все люди смертны, кроме него самого».
Но в то время, как ограниченность воображения помогает каким-то образом сделать приемлемым верование в бессмертие, сила и размах воображения могут иметь такое же следствие. Вовсе не нужно поклоняться какому-то религиозному культу для того, чтобы пережить при случае воспоминание об умершем человеке так живо, что кажется, будто он сам еще существует. Мы обычно и в нормальном состоянии можем вызывать в памяти образы умерших лиц, которые для нас гораздо более реальны, чем воспоминания о местах, относительно которых мы несомненно знаем, что они объективно существуют. Когда кто-либо близкий нам умирает, особенно если это происходит внезапно, то простая инерция наших психических привычек часто вызывает в нас такое чувство: «Как! Это невозможно. Он не мог умереть». Проходит время, прежде чем мы преодолеем любопытное чувство нереальности и приспособим нашу психику к новой ситуации. Такие психические состояния легко приводят к утверждению, что у нас имеется верное и несомненное чувство относительно объективного, хотя и невидимого присутствия умерших. Мы можем видеть умерших, говорить с ними и даже касаться их в сновидениях. И в связи с этими хорошо известными фактами не кажется удивительным, когда живые люди искренне говорят, что даже во время бодрствования они находятся в общении с душами умерших. По всей вероятности, люди будут «видеть» различного рода призраков и привидения до конца времен. Для тех, кто не хочет позволить разуму дисциплинировать свое воображение, такие видения будут всегда казаться надежным указанием на то, что есть другая жизнь.
Родственная мотивировка в пользу веры в бессмертие основывается на всем известном различии, которое не раз подчеркивалось в предыдущих главах этой книги, между телом и личностью, или душой. У многих народов явления сновидений, трансов, а также обыкновенная человеческая тень порождали верование в душу как некую сущность, способную жить отдельно и независимо от тела. Наиболее всеобъемлющая и современная позиция в этом отношении — это позиция доктора Холмса. «Я верю, — за являет он, — в бессмертие, потому что иначе мы не можем объяснить расхождение между душой и телом. В самом начале жизни они начинают тянуть в разные стороны — тело начинает терпеть неудачи, а душа становится сильнее и сильнее. Физически мы начинаем умирать, когда духовно мы более всего готовы жить» (New York Times. 1930, 21 April). Доктор Фосдик выражает примерно ту же самую мысль, когда говорит, что «утверждение относительно нашего бессмертия включает в себя веру в то, что мы являемся невидимыми, духовными личностями» (Fоsdiсk H. E. The Assurance of Immortality, p. 30).
Эти и многие другие подобные заявления имморталистов, по существу, кажутся в гораздо большей степени заявлениями о наличии различия между душой и телом и о ценности души, чем убедительными аргументами в пользу бессмертия; они лишь указывают, что имморталисты считают, будто само существование души, или личности, подвергается опасности, если она не является вечной. Человек проницательного ума, профессор Вудбридж удачно формулирует точку зрения, с которой мы солидарны, когда пишет, что доказательства бессмертия «иллюстрируют радикальное различие между душой и телом и превращают иллюстрации в доказательства» (Woodbridge F. J. E. The Son of Apollo. Houghton Mifflin, 1929, p. 231). Подобное положение возникает, когда люди, используя знакомую религиозную терминологию, борются под знаменем бессмертия души за более индивидуалистические ценности.
Однако самым сильным отдельным мотивом, поддерживающим веру в будущую жизнь, по моему мнению, является воздействие смерти друзей, родных или даже совершенно чужих людей на живущих. Несказанное горе по поводу потери любимого ребенка или родственника и сильное желание снова быть с ними являются естественными и всеобщими человеческими чувствами. Эти чувства ведут, как доказывают многочисленные свидетельства, к надежде на потустороннее существование или к вере в него. Я уже цитировал в другой связи заявление доктора Литтла, что почти одновременная смерть его родителей совершенно уверила его в том, что личное бессмертие существует. Великий биолог Луи Пастер пишет: «Моя философия — это философия сердца, а не ума, и я, например, уступаю тем чувствам о вечности, которые естественно приходят у постели дорогого дитяти, испускающего последнее дыхание» (Leuba J. H. The Belief in God and Immortality, p. 317). Молодой человек в возрасте тридцати одного года пишет: «Моя вера в будущую Жизнь и в узнавание после смерти была укреплена смертью моего маленького мальчика». Другой делает признание: «Смерть, постигшая год назад моего близкого друга, глубоко подействовала на мою жизнь; кажется, будто ушла часть самого меня и я никогда не весну себе свою целостность, пока не буду снова с ним» (Ibid., p. 316). Фридрих Шлейермахер рассказывает нам о письме от женщины, бывшей его близким другом, которая только что потеряла своего мужа: «Шлейер, умоляю тебя всем, что дорого богу и свято, дай мне, если можешь, несомненную уверенность в том, что я снова найду и буду знать его. Скажи мне о том, что ты внутренне веришь в это, дорогой Шлейер. О, если этого не будет, я погибла. Именно ради этого я живу, ради этого я покорно и спокойно терплю: это единственная перспектива, которая проливает свет на мою темную жизнь, — найти его снова, жить для него снова. О боже! Он не может быть уничтожен!» (Ibid., p. 315).Зарегистрированы многочисленные случаи того, как люди убивали себя, чтобы не разлучаться с умершими любимыми людьми. Подобным сильным реакциям со стороны тех, у кого смерть вырвала их близких, соответствуют большие надежды тех, кто умирает или кому осталось жить немного времени, встретить снова своих близких, которые остаются жить после них, или по крайней мере следить за их развитием. Нетрудно понять, почему люди должны обладать такими сильными чувствами перед лицом смерти или почему они должны истолковывать эти чувства как действительные основания в пользу веры в будущую жизнь. По-видимому, большая часть верующих в сегодняшнем мире согласилась бы с Уильямом Джемсом в том, что «вернейшая гарантия бессмертия — это тоска, испытываемая всем нашим существом по нашим близким» (James W. The Principles of Psychology, vol. II, p. 308). Не может быть сомнения, что идея бессмертия будет привлекать людей, «пока любовь будет целовать губы смерти» по выражению Роберта Ингерсолла (Ingersоll R. Lectures and Essays. London, 1926, p. 127).
