Ознакомительная версия.
Стали облачаться. Не сразу определил, где я нахожусь. И лишь позднее я понял, что это был боковой алтарь, а стол, около которого мы раздевались, был престол. Я был в совершенном ужасе, когда рассмотрел: на престоле было навалено: какой-то чемодан, две рясы, нашими клириками, быстро подчинившимися общим нравам, складывались ризы. У другого придела на престоле были навалены какие-то богослужебные книги и, опершись, в фривольной позе стоял служивший священник, и нам протягивали – на запивку после причастия – по рюмке красного вина. Относительно главного престола сдерживались, только было по бокам положено несколько книг. Это был такой ужас, что я сейчас с тяжёлым отвращением вспоминаю про этот базар в алтаре, и это благолепие, совершенно исключительное.
Вчера мне рассказывали, что люди, приходившие в греческий храм на Страстной к Страстям, со слезами уходили, не вынеся безобразия в храме. Говорят, что это турецкое иго. Но разве турки сами так молятся и ведут себя внешне и внутренне в храмах? Это внутреннее одичание, утрата благоговения к святейшему, к алтарю и престолу, не может быть объяснено игом. Им, может быть, ещё с натяжкой объяснено невероятное безвкусие и отсутствие своего (оказывается, нет своих риз и парчи, всё из России, нет иконных лавок, и это при богатстве, при торгашестве), но им не может быть объяснено это отношение к храму, даже не языческое, а какое-то этнографическое, фольклорное. Для греков вера стала национальной феской, и понятна слепая, тупая ненависть к католичеству (мне рассказывали, что на какое-то их торжество с патриархом приглашаются представители всех вер, даже раввины, кроме католиков). Вот от этого-то отрыва от вселенской церкви они и стали такими, так выродилось великое и величественное православие! Это так ясно, как простая гамма!
Как бы то ни было, но даже при русском служении с архиепископом я ушёл совершенно неудовлетворённый и должен сказать прямо, что я не могу и даже не должен служить с греками. Это не нравы, это – разная вера, это богослужебная ересь (как справедливо заметил о. Леонид К.). Ведь если говорят, что дух православия в богослужении, то именно этот дух соединяет и отличает нас от инославных, то какое же единство духа, молитвы, тайнодействия соединяет нас с греками? Повторяю, это – другая вера, это национальный обряд греков, который имеет величайшую национальную стойкость (характерно, что у греков так стойко держатся их родные обычаи), но духовное содержание выпарилось. У них и монастырей здесь нет, кроме Афона. Правда, там есть подвижники, и держится знаменитый афонский устав, но и там тот же национализм (не пускают теперь старейшего первоиерарха русской церкви митрополита Антония, куда идти дальше!).
Одним словом, несмотря на то что служба была наша, впечатление от вчерашнего дня было потрясающее. И это новый, неожиданный и неотразимый аргумент в пользу того, что для мирового православия жизненную необходимость составляет разделение церквей, и византийская церковь действительно изнемогла и иссохла за грех отпадения от вселенской церкви!
Подобный же варварский характер, немножко лучше, немножко хуже, имеют и балканские церкви: сербская и болгарская. Неудивительно, что здесь, как и в греческой (а говорят, что Константинопольская церковь стоит ещё выше Афонской), на нет сошла исповедь. Если у нас духовничество есть самая слабая сторона, то что же здесь! Поэтому фактически исповедь иногда выходит из употребления (в Сербии!). Я пока ещё ничего не знаю, но я не мог предполагать, что на Востоке дело стоит так плохо. И этот-то обскурантизм составлял и составляет главный оплот «православия», за что восхваляют греков, и главное препятствие к соединению церквей. Вероятно, так было это и при Марке Эфесском!»
«13(27).11.1923
Третьего дня в неделю православия я был в знаменитом Фанаре на служении греческого патриарха Мелетия, бывающем раз в год. Место историческое: врата, ныне закрытые, на которых в начале прошлого века повешен был патриарх Григорий V (не спасло и анафематствование восставших греков), и гордый византийский герб – нам хорошо знакомый двуглавый орёл и на царских вратах (!) и у него на груди – и «фанариоты» современности.
В храме так же грязно и отвратительно, как и в других греческих храмах, но облачение патриарха было царское, даже не византийское, а ассирийское, так гармонировавшее с его бородой и восточным стилем, и сонм (8) архиереев, тоже в хороших и красивых облачениях, словно сошедших со старинных греческих икон, это было поистине великолепно по своей живописности. Служба была тоже приличная и своею простотою выгодно отличалась от нашего архиерейского сумасшествия. Но обычных греческих мерзостей было и здесь сколько угодно, хотя к ним и принюхиваешься: и патриаршее пенсне с футляром на престоле подле Святых Даров, и небрежно брошенный крест, который потом взял с престола какой-то мужик, сунул в карман и понёс патриарху, и спешно разоблачающиеся тотчас же после причастия архиереи, и возня в царских вратах с сором и на престоле сторожа по окончании службы. Тем не менее, сам патриарх был величествен в роскоши своего облачения и очень живописен. Кажется, это и всё, что осталось от прежнего византийского величия.
По окончании службы я наблюдал языческий обряд, здесь распространённый (я наблюдал его и во Влахернской церкви накануне): к иконе приклеивают монету, чтобы узнать, услышана ли молитва. Держится – да, нет – нет. Монета со звоном упала внутрь ризы Богоматери.
После службы были приглашены на приём к патриарху (он именинник).
Глубокий Восток. Сели. Молчание. Впрочем, архиереи болтают по углам и, конечно, курят. Принесли щербет, из общей чашки, по ложке, затем вода. Затем по чашечке кофе – не всем хватило. Посидели в молчании минут пятнадцать, и приём окончился. После был ещё на приеме у его викария.
Для меня интуитивно стало ясно в этот день, в чём дело: почему греки, наши единоверцы, и особенно их духовенство, нам чужие, несмотря на единоверие, – это Восток, они – не европейцы, а мы Европа, окончательно и решительно, люди европейской культуры. Вот почему всякий западный христианин нам ближе и роднее, чем восточные бонзы с их лукавством, фанатичным национализмом, скорлупой которого оказался и обедневший, и обездуховившийся у них обряд, с их особым примитивизмом. Это – муллы, ближе к ним, чем к нам. Византия и её культура умерли с падением Царьграда, и теперешние греки, кичливо несущие византийский герб, не византийцы, они восточные варвары, так же, конечно, или ещё больше, чем другие «восточные патриархи». Вот почему мы, православные русские, остаёмся им чужды, и единство церкви есть отвлечённая идея, фикция. И вот отчего умерла заживо греческая и восточная церковь в своей тупой ненависти и зависти к католикам, то есть к Европе, которую они поэтому берут ещё более внешне, утилитарно, протестантски, чем великий Пётр».
И в то же время с пронзительной болью пишет:
«…читаю записки Витте, письма Государыни, – это потрясающий, единственный в своём роде документ – святость и безумие! И как становится ясно, что помимо интеллигентщины произошло самоубийство самодержавия в лице лично почти святого царя.
Трагедия!
Их жизнь и мученическая праведная кончина возносят их на высоту, небывалую в истории, не бывало в ней и подобных событий – такой страшной гибели целой царской семьи и целого царства! Какие мещане по сравнению с ними все эти Вильгельмы германские, австрийские и прочие! И поистине Бог возлюбил Россию. Над самодержавием произнесён «мене-текел-фарес» («исчислил Бог царство твоё и положил ему конец»), и Николай II был обречён, чтобы осуществить его собою. Он совершал политически это самоубийство с первого дня царствования, которое было ему вверено Богом, не взято хищением, но затем началось самоубийство церковное, главы церкви, «цезарепапы».
Распутин – вот яд или меч, которым поражено было изнутри самодержавие.
Но что значит Распутин? Как возможен Распутин?
Он возможен потому, что существующие представители Церкви не авторитетны, ибо они ему фактически (если не канонически) подвластны, и в то же время не обладают учительным авторитетом… В деле имяславия он (царь), нисколько не стесняясь, перешагивает через постановления Синода по указанию Распутина и повелевает пересмотреть это дело. И архиереи безмолвствуют перед Распутиным не только потому, что боятся за себя или за династию, но и потому, что ни один из них не обладает полнотой церковной власти и её непогрешимостью, ни каждый в отдельности, ни Синод (им же назначаемый и фактически возглавляемый) в совокупности. Распутин – это символ разложения цезарепапизма изнутри, – это безблагодатный, ибо неканонический цезарепапа, поставляющий выше учащей церкви «пророка», прельщённого и прельщающего…
За это время получили письма из Крыма. Вопли и стенания. Корчится в предсмертных конвульсиях российский удав – Ленин, второй Иуда! Боже мой, как страшно, как темно у этого одра, «лучше не родиться человеку сему». А в то же время думаешь и знаешь: тебе ли судить его, имевшего «безумство храбрых», способность принять историческую ответственность, от которой малодушно и трусливо всю жизнь уклонялся. И, право, не знаешь, – на весах вечной правды Божией (а не справедливости, так сказать, педагогической), что лучше: Иуда ли, дерзнувший совершить свою безумную мысль, хотя на дне её всегда таилась осина и верёвка, или ученики, которые «бежаша», а один трижды отрёкся. Ведь могло быть и так, что его отречение явилось бы решающим показанием, предательством, а не невинным разговором с служанкой на дворе, и тогда… во что превратился бы князь апостолов? И невольно хочется молиться около этого страшного мрака, о зарезанной и замученной им России, и… о мучителях… Безумная мысль: может быть, Русь спасётся тогда и тем именно, когда она станет молиться о мучителях своих…
Ознакомительная версия.
