ему священники. У Юстина апостолы вообще названы «братьями Иисуса». В «Откровении» (12, 17) «сохраняющие заповеди божьи и имеющие свидетельство Иисуса Христа» названы «семенем небесной жены», а значит, и братьями того спасителя, которого вместе с матерью его замышляет проглотить дракон. Так как «Откровение» относится по своему происхождению к дохристианскому культу Иисуса, то можно утверждать, что и обозначение благочестивых сектантов, как «братьев Иисуса», имело место в этом культе задолго до того, как появились «евангелия» и послания Павла.
Брикнер тоже держится того взгляда, что «Павлово описание тайной вечери является, по всей вероятности, не историческим преданием, но догматическим обоснованием религиозного обряда. Во всяком случае, — прибавляет он, — упоминание этой сцены у Павла, именно, в виду огромного культового значения ее, отнюдь не может служить доказательством близкого знакомства Павла с жизнью Иисуса».
Гольцман, правда, пытался недавно доказать противоположное и действительно указал в посланиях Павла на целый ряд поучительных изречений и нравственных указаний, напоминающих слова Христа в евангелиях. Но он, однако, упустил из виду самое существенное сомнение, подлежащее разъяснению в первую очередь, а именно, сомнение в том, что евангелия получили свои изречения непосредственно от Иисуса, а не позаимствовали их из посланий Павла. Впрочем, все эти поучения и изречения отчасти потому не нуждаются в гипотезе исторического Иисуса, что они очень часто встречаются в раввинистической литературе, а отчасти потому, что по своему характеру они могут быть приписаны кому угодно, т. е. потому, что они являются общими морализирующими фразами, лишенными всякой индивидуальной окраски, и чем, например, могут свидетельствовать слова Павла, когда он говорит о кротости и благочестии» Христа, который жил не для того, чтобы прославиться, который был кроток и смирен, который принял на себя образ рабий и остался послушным «отцу» вплоть до смерти своей на кресте? Разве только о том, что эти черты позаимствованы из описания страждущего раба божьего» у Исайи, образ которого играл очень значительную роль в выработке образа Иисуса. Кротость, смирение, снисходительность, послушание были специфическими добродетелями Павловой эпохи. Само собой разумеется, и Христос, как идеальный образ доброго и благочестивого человека, должен был в достаточной мере быть наделенным этими чертами. Послушным был также Авраам, когда он приносил в жертву сына своего Исаака, послушным и смиренным был и Исаак, когда он сам нес дрова к алтарю и добровольно подставил горло под жертвенный нож. Ведь, известно, какую значительную роль всегда играла в религиозном мышлении иудеев история Авраамова жертвоприношения. Впрочем, послушным был и Мардук, и мандейский «Гибил Циво», и Геракл, когда они по завету «отца» небесного приходили на землю, «одолевали врата смерти» и приносили себя в жертву, и Митра, который в образе рабьем служил человечеству, который боролся с чудовищами и ужасами преисподней и по чужому желанию исполнял самые тяжелые работы.
Гункель тоже держится того взгляда, что «еще до Иисуса в иудейско-синкретических кругах существовала вера в смерть и воскресение Христа» (Ор. с., 82).
«Существенным для Павла является не Иисус, учитель, чудотворец, друг мытарей и грешников, борец против фарисеев, а исключительно Христос. распятый и воскресший сын божий». Wernle, Ор. с., 5.
Исторический Христос в смысле школы Ричля был для Павла nonsens-ом. Павлово богословие интересовалось больше всего переживаниями небесного существа, которым приписывалось необычайное значение. Павел очень мало задумывался над земной жизнью Иисуса, а к тому, что он мог услышать или узнать об этой жизни, он, за редкими исключениями (какими?), относился весьма равнодушно. Брикнер указывает на то, что он «в своем произведении доказал полную независимость христианской религии в существе своем от всяких случайных исторических фактов». И, тем не менее, Брикнер, как теолог, никак не может отказаться от гипотезы исторического Иисуса, хотя он совершенно не в силах показать, где и в чем сказалось собственно влияние Иисуса на Павла.
Праздник воскресения бога приходится обычно во всех малоазиатских культах на третий или на четвертый день после смерти бога. Озирис, например, воскрес на третий день, а Аттис на четвертый. Пфлейдерер совершенно правильно обратил внимание на то, что время воскресения Христа колеблется по евангелию между третьим и четвертым днем после смерти его.
«Я есмь Альфа и Омега, начало и конец», говорит в «Откровении» мессия. Нет ли здесь скрытого намека на Адониса? Альфа и Омега, — первая и последняя буквы греческого алфавита, образуют имя Адониса — Ао, как древние дорийцы называли этого бога. От этого имени Киликия называлась также «Аоа». Сын Адониса и Афродиты (Майи) назывался Голгосом. Имя это связано, с фаллическими конусами, которые воздвигались на возвышенностях в честь богини-матери, которая поэтому называлась golgon anassa (владычицей голгосов), и соответствует еврейскому слову «Голгофа» (множ, число от «голгос»). Была ли Голгофа той конусообразной скалой, на которой во времена Адриана воздвигнута была статуя Венеры, которая была избрана местом казни христианского спасителя, потому что с этим местом было связано действительное принесение в жертву человека, заменявшего Адониса (Таммуза)?
Следует обратить внимание на то, что уже здесь мы имеем зародыши тех бесконечных и нелепых споров о «природе» богочеловека, которые раскололи христианство в первом столетии на бесчисленные секты, и «ереси», которые дали повод для провозглашения христианской догмы.
Другие теологи думают, конечно, иначе, ибо, например, Файне утверждает в своей книге «Jesus Christus und Paulus» (1902), что «Павел очень усердно старался выработать себе отчетливый взгляд на деятельность и личность Иисуса» (!).
На социальный характер христианства особенное внимание обратил Кальтгоф.
Подобным же образом и Воллерс пытается в своем исследовании «Мировые религии» представить веру раннехристианских сект в смерть и воскресение Иисуса, как результат слияния культа Адониса и веру в Христа. Самым существенным в этом представлении об Иисусе и он также считает то, что мессианистические взгляды и вера в воскресение объединились вокруг одной и той же личности. Он придает очень большое значение тому, что в тех странах, где новое учение должно было распространиться, а именно, в северной Сирии, Анатолии и Египте, оно нашло уже подготовленную почву. Естественной носительницей нового учения «благой вести» Воллерс считает иудейскую диаспору, и подтверждение для своего взгляда он видит в том, что области
