Прошло несколько минут, прежде чем я опомнился. Первой мыслью моей было, что надо мной подшутили.
Я вскочил с места и бросился в первую комнату, миновать которую не мог незнакомец.
Там я увидел, что писарь сидит и пишет при свете сального огарка, а денщик сидит на полу, у самой входной двери, которая оказалась запертой на ключ. На вопрос мой, кто сейчас вышел отсюда, удивленный писарь отвечал, что никто.
До сих пор я никому не рассказывал об этом, — заключил Алексей Петрович, — зная наперед, что одни подумают, что я выдумал, а другие сочтут меня за человека, подверженного галлюцинациям, но для меня это факт, не подлежащий сомнению, видимым и осязательным доказательством которого служит вот эта бумага. Теперь, надеюсь, ты не усомнишься в том, что мы еще раз с тобой увидимся».
И действительно, через год после того мы опять увиделись, а несколько месяцев спустя мне прислали эстафету о кончине Алексея Петровича. Когда впоследствии я отыскал в его бумагах таинственную рукопись, то оказалось, что он скончался в тот самый день и даже час, как ему было предсказано лет пятьдесят до этого».
Злосчастная гадалка
О предчувствиях Лермонтова перед последним отъездом из Петербурга в 1841 году известно следующее.
В письме Александру Дюма от 10 сентября 1858 года поэтесса Е. П. Ростопчина вспоминает: «Отпуск его, Лермонтова, подходил к концу, а бабушка не ехала. Стали просить об отсрочках, в которых сначала было отказано, а потом они были взяты штурмом благодаря высокой протекции.
Лермонтову очень не хотелось ехать, у него были всякого рода дурные предчувствия. Наконец, около конца апреля или начала мая мы собрались на прощальный ужин, чтобы пожелать ему доброго пути.
Я одна из последних пожала ему руку. Мы ужинали втроем, за маленьким столом, он и еще другой друг, который тоже погиб насильственной смертью в последнюю войну.
Во время всего ужина и на прощанье Лермонтов только и говорил об ожидавшей его скорой смерти. Я заставляла его молчать и стала смеяться над его казавшимися пустыми предчувствиями, но они поневоле на меня влияли и сжимали сердце.
Через два месяца они осуществились, и пистолетный выстрел во второй раз похитил у России драгоценную жизнь, составлявшую национальную гордость. Но что было всего ужаснее, в этот раз удар последовал от дружеской руки».
Биограф Лермонтова лермонтовед Павел Александрович Висковатов записал рассказ Аполлинарии Михайловны Веневитиновой (1818–1884), урожденной Виельгорской:
«По свидетельству многих очевидцев, Лермонтов во время прощального ужина был чрезвычайно грустен и говорил о близкой, ожидавшей его смерти. За несколько дней перед этим Лермонтов с кем-то из товарищей посетил известную тогда в Петербурге ворожею, жившую у Пяти Углов и предсказавшую смерть Пушкина «от белого человека»; звали ее Александра Филипповна (Кирхгоф; известно, что она же предсказала гибель АС.Пушкина), почему она и носила прозвище «Александра Македонского», после чьей-то неудачной остроты, сопоставившей ее с Александром, сыном Филиппа Македонского.
Лермонтов, выслушав, что гадальщица сказала его товарищу, со своей стороны, спросил: будет ли он выпущен в отставку и останется ли в Петербурге? В ответ он услышал, что в Петербурге ему вообще больше не бывать, не бывать и отставки от службы, а что ожидает его другая отставка, «после коей уж ни о чем просить не станешь». Лермонтов очень этому смеялся, тем более что вечером того же дня получил отсрочку отпуска и опять возмечтал о вероятии отставки.
— Уж если дают отсрочку за отсрочкой, то и совсем выпустят, — говорил он».
Но когда нежданно пришел приказ поэту ехать, он был сильно поражен. Припомнилось ему предсказание.
Подсказанный образ
Владимир Константинович Истомин (1847–1914) встречался со Львом Толстым в течение 1867–1888 годов. Сохранился его рассказ о видении русского классика.
«В поездку мою в Ясную Поляну в феврале месяце 1877 года я имел со Львом Николаевичем замечательный разговор, который и считаю нужным привести в его главных чертах.
Однажды, после обеда, мы перешли со Львом Николаевичем в ту комнату, где на полу лежала шкура убитого им медведя.
Лев Николаевич улегся на диване, а я сел у окна в глубокое и удобное кресло. Совсем стемнело, только полоса света проникала из столовой в комнату сквозь полуоткрытую дверь, да иногда лицо Льва Николаевича освещалось вспыхивающею папиросою.
Я тоже курил. Обстановка располагала к известной интимности; разговор наш коснулся творчества, и я решил спросить Толстого, как зародилась в нем мысль об Анне Карениной…
Помолчав немного, Л. Н. добрым голосом благодушно беседующего человека ответил приблизительно следующее:
«Я так же лежал после обеда в этой комнате, на этом же диване и в такие же сумерки, как сейчас. Усталый, я боролся с дремотою, как вдруг предо мной ясно промелькнул обнаженный женский локоть. Я невольно начал вглядываться — локоть появился снова, и постепенно передо мною начала вырисовываться фигура женщины в роскошном бальном туалете, с обнаженною шеей и с замечательно красивым лицом, глядевшей на меня своими задумчивыми, страдальческими глазами.
Я, как мне казалось, долго не мог оторваться от видения, до тех пор, пока оно не исчезло так же, как и появилось.
Но с тех пор не расставалось со мной.
Я носил его в душе, мысленно беседовал с ним и незаметно для себя раскрыл его тайну.
С этой минуты во мне родилась потребность во что бы то ни стало рассказать эту тайну, и я не находил себе покоя, доколе не принялся за дело».
Певец, пришедший с того света
Русский художник Константин Коровин (1861–1939) — один из немногих, к кому Федор Шаляпин (1873–1938) питал истинно дружеское расположение, вспоминал:
«Вскоре я простудился и захворал. Ко мне пришел мой приятель Н. Н. Куров и сказал мне, что Шаляпин очень болен и мало надежды на его выздоровление; Я огорчился. Не хотел верить. Мне вспомнилось, как часто при последних моих встречах с Шаляпиным он заговаривал о смерти, с каким интересом расспрашивал меня — кто из наших прежних знакомых жив, кто умер, как однажды сказал:
— Как странно, ведь никто не знает, что такое смерть. Тот, другой, умер, а мне кажется, что я не умру. Как это устроено в душе все странно. Если бы человек сознавал смерть, то он не покупал землю, не строил бы домов. Я вот хочу купить имение под Парижем — мне советуют — и поеду туда отдыхать. Мне еще надо в Америку ехать петь, только стал я скоро уставать.
Ко мне пришел доктор и сказал:
— Что же, температура нормальная. В солнечный день можете выйти ненадолго.
После его ухода я заснул.
И видел во сне, как пришел ко мне Ф. И. Шаляпин, голый, и встал около моей постели, огромный. Глаза у него были закрыты, высокая грудь колыхалась. Он сказал, держа себя за грудь:
— Костя, сними с меня камень…
Я протянул руки к его груди — на ней лежал холодный камень. Я взял его, но камень не поддавался — он прирос к Груди…
Я проснулся в волнении и рассказал окружающим и
Н. Н. Курову, который ко мне пришел, про этот странный сон.
— Нехороший сон, — сказал Куров. — Голый — это нехорошо.
А утром я прочел в газете, что Шаляпин умер».
Хитрость султана
О телепатии, а возможно, ясновидении средневекового энциклопедиста Абу-р-Райхан ал-Бируни (973 — 1048) сохранился рассказ следующего содержания.
В присутствии Газнийского султана Махмуда о Бируни отозвались как о человеке, для которого не существует тайн.
Махмуд предложил Бируни указать, в какую из двенадцати дверей помещения, где они находились, он выйдет.
С помощью астролябии Бируни определил направление, в котором должен был удалиться султан. Записанный результат он положил под ложе Махмуда.
Султан приказал пробить брешь в стене позади своего ложа. Прочитав записанное, Махмуд убедился, что Бируни точно указал направление выхода.
Профессор — метеоролог
Общеизвестно, что наиболее трудное и неблагодарное дело — предсказание погоды, тем более на длительное время вперед. Ни отечественная ни зарубежная метеорология, даже используя новейшие спутниковые наблюдения, особых успехов в этом не добилась. Между тем еще петербургский академик и профессор физики Георг Вольфганг Крафт (1701–1754) во времена царствования Анны Иоановны производил успешные метеорологические исследования.
В записках Штелина, товарища Крафта по академии, упоминается, что императрица Анна Иоановна чрезвычайно верила в астрологические предсказания с тех пор, как курляндский математик и издатель календарей Бухнер предсказал ей царствование в России, когда она не имела на то малейшей надежды.
После вступления на престол государыня часто обращалась в академию, требуя ответов на свои вопросы.
