В Бредском ручье тогда
Алой станет вода (от крови побежденных англичан).
Томас Лермонт предрек объединение Англии и Шотландии под властью того, кто был сыном французской королевы, но в чьих жилах текла кровь шотландца Брюса:
Когда королева французов сына родит,
Британию он от морей до морей покорит,
Потомкам его подчинятся шотландец и брит.
Дочь короля Шотландии Якова V Мария Стюарт юридически стала шотландской королевой после рождения в 1542 году, фактически в 1561 году. В 1558 году она была выдана замуж за будущего короля Франции Франциска II (с 1559 года). После его смерти в 1560 году вернулась в Шотландию. Сын Марии Стюарт и ее второго мужа Генри Дарнлея в 1567 году вступает на шотландский престол под именем Якова VI (1566–1625), а 3 апреля 1603 года становится и английским королем Яковом I, тем самым совершив унию двух государств.
18 марта 1286 года во время царствования Александера III, считавшегося одним из самых славных и мудрых королей Шотландии, граф Марч послал за Томасом и спросил:
— Какая погода будет завтра?
— Завтра перед полуднем забушует буря, какой еще не видывала Шотландия.
Наутро стало ясно, что день выдался тихий и ясный. Граф не упустил возможности поиронизировать над предсказателем. Неожиданно в комнату, где находился граф Марч, ворвался человек с криком:
— Умер король!
Случилось так, что король ехал верхом по крутой дороге, упал и насмерть расшибся.
— Вот теперь-то в Шотландии забушует великая буря, — изрек Лермонт.
И действительно, в стране после этого настало смутное время, продолжавшееся несколько лет.
О своем родном Эрсилдуне Томас писал:
Пока акации дерево стоит,
Эрсилдун земли свои сохранит.
Когда акация, росшая в Эрсилдуне, рухнула, все местные торговцы разорились, селение вскоре лишилось последнего клочка обширной земли.
Лермонт оставил два еще не исполнившихся пророчества. Первое:
Когда Коровы Гаури на сушу перейдут,
Тогда не за горами Страшный Суд.
«Коровы Гаури» — это два валуна, стоящие в узком заливе Тэй, ниже границы пролива, близ Айвергаури. Говорят, что они приближаются к суше со скоростью одного дюйма в год.
Второе:
Йорк был, Лондон есть, Эдинбург будет
Лучшим из трех, когда время настанет.
Предсказанное царство
В своих «Записках» Екатерина Вторая пишет о предсказаниях, сделанных Елизавете Петровне и ей, когда они были еще великими княгинями.
«Для посадки моего сада я сначала пользовалась услугами ораниенбаумского садовника, Ламберти; он находился на службе императрицы, когда она была еще цесаревной, в ее царскосельском имении, откуда она перевела его в Ораниенбаум. Он занимался предсказаниями, и, между прочим, предсказание, сделанное им императрице, сбылось. Он ей предрек, что она взойдет на престол.
Этот же человек сказал мне и повторял это столько раз, сколько мне было угодно его слушать, что я стану Российской самодержавной императрицей, что я увижу детей и умру в глубокой старости, с лишком 80 лет от роду. Он сделал более того: он определил год моего восшествия на престол за шесть лет до того, как оно действительно произошло.
Это был очень странный человек, говоривший с такою уверенностью, с которой невозможно было его сбить. Он уверял, что императрица относится к нему с недоброжелательством за то, что он предсказал ей, что с ней случилось, и что она выслала его из Царского Села в Ораниенбаум, потому что боялась его, так как он не мог больше обещать ей трона».
В другом месте Екатерина Вторая упоминает о другом предсказании, также относящемся к ней: «В 1742 или третьем году я была с матерью моей в Брауншвейге, у вдовствующей герцогини, у которой мать моя была воспитана, и та герцогиня и мать моя были дома Голштинского. Тут случилось быть епископу католицкому Корвенскому, и с ним было несколько каноников; между канониками был один дома Менгдена. Сей упражнялся предсказаниями и хиромантиею, был вопрошен матерью моей о принцессе Марианне Беверской, он не захотел об ней сказать ничего; наконец сказал матери моей: «…на лбу Вашей дочери вижу короны, по крайней мере три».
Мать моя приняла то за шутку — он же сказал ей, чтоб она никак о том не сумневалась, и отвел ее к окошку, и она после уже с прекрайним удивлением сказала, что он ей чудеса насказал, о чем она ему и говорить запретила, а мне сказала уже здесь (в России), что Менгдена предсказания выполняются, а более от нея узнать не могла».
Расплатился детьми за убийства
М. Ф. Каменская, двоюродная племянница известного дуэлянта и картежника графа Федора Толстого (прозванного Американцем), лично его знавшая, рассказывала: «Он рассказывал, что во время пребывания в Америке, когда он был на шаг от пропасти, ему явилось лучезарное видение святого, осадило его назад, и он был спасен. Заглянув в им самим устроенный календарь, он увидел, что это произошло 12 декабря. Значит, святой, который его спас, был св. Спиридоний, патрон всех графов Толстых».
С годами Федор Толстой остепенился, но продолжал вести крупную игру, играя весьма «добросовестно». Он к тому же стал очень богомолен и суеверен, мучаясь угрызениями совести, каялся, молился и клал земные поклоны.
За игрой и на кутежах были обычными ссоры. Толстой неоднократно дрался на дуэлях. Имена убитых им на дуэлях одиннадцати человек он аккуратно записал в свой синодик.
У него было двенадцать детей, из которых десять умерли в младенчестве. По мере того как умирали дети, Толстой вычеркивал из синодика по одному имени из убитых им людей, ставя сбоку слово «квит». Когда же у него умер одиннадцатый ребенок — девочка, он вычеркнул последнее имя убитого и сказал:
— Ну слава Богу, хоть мой курчавый цыганенок будет жив.
Этот «цыганенок», Прасковья, действительно осталась жива.
Рассказывали, что умер Толстой во время молитвы, простершись перед образами.
Добрый гений генерала
Предсказание времени кончины Алексея Петровича Ермолова (1777–1861), известного героя 1812 года, было засвидетельствовано близким к нему человеком, скрывшимся под инициалами С. С.
«Года за полтора до кончины Алексея Петровича я приехал в Москву для свидания с ним.
Погостив у него несколько дней, я собирался в обратный путь к месту моего служения и, прощаясь с ним, не мог удержать слез при мысли, что, вероятно, мне уже не придется еще раз увидеть его живым, так как в то время он был дряхл, а я не прежде как через год имел возможность вернуться в Москву.
Заметив мои слезы, Алексей Петрович сказал:
— Полно, не плачь, я еще не умру до твоего возвращения сюда.
— В смерти и в животе Бог волен, — возразил я.
— Я тебе положительно говорю, что умру не через год, а позднее.
На моем лице выразилось сильное изумление, даже страх за нормальное состояние всегда светлой головы Алексея Петровича, что не могло укрыться от него.
— Я тебе сейчас докажу, что я еще не сошел с ума и не брежу. — С этими словами он повел меня в кабинет, вынул из запертого на ключ ящика исписанный лист бумаги и поднес его к моим глазам. — Чьей рукой писано? — спросил он.
— Вашей, — отвечал я.
— Читай.
Это было нечто вроде послужного списка Алексея Петровича, начиная с чина подполковника, с указанием времени, когда произошел каждый мало-мальски замечательный случай из его богатой событиями жизни.
Он следил за моим чтением, и когда я подходил к концу листа, он закрыл рукой последние строки.
— Этого читать тебе не следует, — сказал он, — тут обозначены год, месяц и день моей смерти. Все, что ты здесь прочел, — продолжал он, — написано вперед и сбылось до мельчайших подробностей.
«Вот как это случилось. Когда я был еще в чине подполковника, меня командировали для производства следствия в уездный город Т. Мне пришлось много работать.
Квартира моя состояла из двух комнат: в первой помещались находившиеся при мне писарь и денщик, во второй — я. Пройти в эту последнюю можно было не иначе, как через первую комнату.
Раз ночью я сидел за своим письменным столом и писал. Кончив, я закурил трубку, откинулся на спинку стула и задумался.
Поднимаю глаза — передо мной, по ту сторону стола, стоит какой-то неизвестный мне человек, судя по одежде, мещанин.
Прежде чем я успел спросить, кто он и что ему нужно, незнакомец сказал:
— Возьми лист бумаги, перо и пиши.
Я безусловно повиновался, чувствуя, что нахожусь под влиянием неотразимой силы.
Тогда он продиктовал мне все, что должно случиться в течение последующей моей жизни, и заключил днем моей смерти. С последним словом он исчез, как и куда — не знаю.
