ЦЕРКОВЬ И РЕВОЛЮЦИОННОЕ ДВИЖЕНИЕ
В широчайших масштабах была развернута церковью пропаганда, направленная против революционного движения и социализма. Миллионными тиражами стали издаваться листовки и брошюры, характер которых виден уже из самих их заглавий: «Бога бойтесь, царя чтите», «Царское самодержавие, как создание русского государя и народа», «Против социал-демократии», «Кому нужно освободительное движение?», «О повиновении властям», «Царское самодержавие по образцу божьего вседержительства», «За веру, царя и отечество», «Неприкосновенность собственности», «Не слушай бунтаря!».
В 1901 г. духовенство стало инициатором первой организованной в России монархической партии «Русское собрание». Среди ее организаторов были харьковский архиепископ Арсений, могилевский епископ Стефан, елисаветградский епископ Феодосий, священник Восторгов. В дальнейшем «Собрание» получило название, более ясно выражавшее истинный смысл его целей и деятельности — «Русская монархическая партия», в которой осталось в неприкосновенности церковное руководящее ядро.
На протяжении 900-х годов в ходе революционных событий одна за другой возникали и вели свою реакционно-погромную деятельность такие снискавшие себе печальную славу организации, как «Союз русского народа», «Союз Михаила Архангела», «Союз истинно русских людей», и подобные им. Вместе с представителями родовитого дворянства, толстосумами-купцами и фабрикантами руководили этими организациями епископы и протоиереи, митрополиты и архимандриты. Было бы долго перечислять всю плеяду благочестивых реакционеров. Укажем только на несколько наиболее ярких фигур: Московский митрополит Владимир, Киевский митрополит Флавиан, Волынский архиепископ Антоний, уже упоминавшийся протоиерей Восторгов. Особо следует отметить деятельность популярного в те времена и оставившего заметный след в истории церковной контрреволюции протоиерея Сергиева, больше известного под именем Иоанна Кронштадского. В качестве одного из главных руководителей черносотенного «Союза русского народа» Иоанн Кронштадский, пользовавшийся особым благоволением царя Николая II, обеспечил «Союзу» непосредственное покровительство самого престола. А в 1905 г. свое благословение «Союзу русского народа» прислал не кто иной, как сам Константинопольский «Вселенский» патриарх Иоаким III.
Церковь была связана со всеми монархическими черносотенными партиями и союзами, но под ее непосредственным руководством действовала организация, именовавшаяся «Обществом хоругвеносцев»; она насчитывала около 8000 человек. Это была своего рода гвардия церковного черносотенства. В организовывавшихся союзах и партиях «хоругвеносцы» составляли наиболее активное отборное ядро.
Особое место в истории того времени заняло движение, известное по имени священника Георгия Гапона, — «Собрание русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга». Его руководство в лице самого Гапона было связано непосредственно с департаментом полиции и не нуждалось в посредничестве церкви. Тем не менее весь дух гапоновской пропаганды, идеология движения, выражавшаяся в проповедях и других публичных выступлениях «отца Георгия», были окрашены церковно-религиозными тонами. История гапоновщины достаточно известна, так что мы можем здесь на ней подробно не останавливаться.
Накануне Кровавого воскресенья церковь выражала настороженность в отношении ожидавшихся событий и лишь предупреждала рабочих о необходимости во всех случаях оставаться верными царю. Еще 8 января орган Синода «Церковные ведомости» опубликовал передовую статью, в которой заклинали каждого: «Храни неизменно верность царю, зная, что на небе бог, а на земле царь — божий помазанник» 64. А после того как по приказу божьего помазанника улицы Петербурга были залиты кровью рабочих, в широких масштабах развернулась церковная пропаганда, направленная к полному оправданию кровавой расправы царя с народом. Синод выпустил специальное «Послание по случаю беспорядков», которое было расклеено по всему Петербургу, а потом оглашалось во всех православных церквах Российской империи. В нем вся ответственность за происшедшее возлагалась на «домашних и иноземных злонамеренных врагов отечества» и выражалась скорбь по поводу того, какое тяжкое горе причинено венценосному вождю земли русской. Переживания и судьбы сотен семей, потерявших своих отцов и близких, не беспокоили руководителей церкви, больше всего их трогали предполагавшиеся «душевные страдания» Николая Кровавого 65.
В дальнейшем церковь развернула бурную деятельность, направленную не только к словесной проповеднической защите существующего строя, но и к прямой организации кровавых расправ с революционными массами. Погромы обычно начинались крестным ходом, а во главе толп жаждавших крови черносотенцев духовные лица и «хоругвеносцы» несли иконы и хоругви, взятые из церквей специально для этого христианнейшего мероприятия. Может быть, наиболее крайним проявлением такой роли церковников была история того, как томский архиепископ Макарий с поднятым в руке крестом благословлял сожжение в городском театре запертых там нескольких сот рабочих, собравшихся на митинг.
После поражения революции 1905 г. церковь делала все от нее зависевшее, чтобы укрепить установившийся режим реакции, чтобы залечить морально-политические раны, которые были в ходе революции нанесены царизму. В эпоху реакции церковь оставалась столь же безраздельно преданной царизму и эксплуататорскому строю, какой была до революции.
Манифест 17 октября 1905 г. был встречен церковью неодобрительно. Повторялась, однако, история с манифестом об «освобождении» крестьян: как ни шла «царская милость» вразрез с тем, чему до сих пор учила церковь, теперь приходилось перестраиваться и превозносить новую царскую политику как не менее богоугодную, чем прежняя. Церковь полностью поддерживала политику виселиц и массовых расстрелов, практиковавшуюся царизмом в порядке компенсации за «дарованную» конституцию.
Духовенство не было, однако, полностью монолитным в своей реакционной политике. Некоторые разногласия тактического порядка существовали и в его верхушке. Они олицетворялись, в частности, фигурами «двух Антониев» — Петербургского митрополита Антония (Вадковского) и Волынского архиепископа Антония (Храповицкого). Второй в печати и в устных выступлениях призывал к физическому истреблению революционеров, а любое проявление либерализма признавал результатом действия сатанинского соблазна. Вадковский же, связанный с «просвещенным» крылом буржуазии и либеральными элементами чиновничества, придерживался более гибкой тактики и, хотя его подпись стояла под всеми охранительными документами, исходившими от Синода, а в проповедях он громил «гидру революции», все же позволял себе иногда либеральные жесты, которые должны были дать понять, что он допускает возможность демократических изменений в существующей политической системе.
В Петербурге возникла группа так называемого прогрессивного духовенства, объединявшая 32 священника 66. Они требовали демократизации церковных порядков, предоставления больших прав приходскому духовенству и большей независимости церкви от самодержавия. Именно по этой линии шли их требования о предоставлении духовенству большего права участия в государственном аппарате от низших до высших его звеньев, а также о восстановлении патриаршества.
Прогрессивные настроения распространились в низшем сельском духовенстве. В. И. Ленин отмечал, что в Государственной думе некоторые священники «пошли дальше кадетов в своем аграрном проекте». Он ставил вопрос: «Почему деревенский священник, этот урядник казенного православия, оказался больше на стороне мужика, чем буржуазный либерал?» — и отвечал: «Потому что деревенскому священнику приходится жить бок о бок с мужиком, зависеть от него в тысяче случаев, даже иногда — при мелком крестьянском земледелии попов на церковной земле — бывать в настоящей шкуре крестьянина. Деревенскому священнику из самой что ни на есть зубатовской Думы придется вернуться в деревню, а в деревню, как бы ее ни чистили карательные экспедиции и хронические военные постои Столыпина, нельзя вернуться тому, кто встал на сторону помещиков». В. И. Ленин и здесь называет такого священника-депутата «реакционнейшим попом», но указывает на то, что условия жизни не позволяют этому попу «предать мужика помещику», и ему предать даже «труднее, чем просвещенному адвокату или профессору» 67. В. И. Ленин подчеркивает темноту и политическую наивность сельских священников, выступающих в Думе за интересы мужика, и показывает, что эта наивность отражает степень политической незрелости самого крестьянина и в то же время является выражением его стихийной революционности.
