Недаром многие протестуют против расширения его за пределы психиатрии, считают, что он прежде всего, а может быть и исключительно, продуктивный психотерапевтический метод, рабочая гипотеза, подкрепленная практическим успехом в области лечения неврозов. Но эта сторона психоанализа нас здесь интересует менее всего. Конечно, не терапевтические успехи вызвали громадный интерес к психоанализу и завоевали внимание широкой публики, совершенно чуждой медицине, не умеющей отличить психоза от невроза. Нам важен именно выход психоанализа за пределы психиатрии в область идеологии [99].
Сам Фрейд применил метод толкования снов и невротических симптомов прежде всего к эстетическим явлениям шутки и остроты [100]. Формой острот управляют те же законы, которые созидают формальную структуру образов сна, – законы образования замещающих представлений: тот же механизм обхода легального путем слияния представлений и слов, замены образов, словесной двусмысленности, перенесения значения из одного плана в другой, смещения эмоций и пр. Тенденция шутки и остроты – обойти реальность, освободить от серьезности жизни и дать выход вытесненным инфантильным влечениям, сексуальным или агрессивным. Сексуальные остроты родились из непристойности как ее эстетическая замена. Что такое непристойность? – Суррогат сексуального действия, полового удовлетворения. Непристойность рассчитана на женщину, на ее присутствие, хотя бы воображаемое. Она хочет приобщить женщину к сексуальному возбуждению. Это – прием соблазна. Называние непристойных предметов и есть суррогат их видения, показывания или осязания. Облачившись в форму остроты, непристойность еще более маскирует свою тенденцию, делает ее приемлемее для культурного сознания. Хорошая шутка нуждается в слушателе, цель ее не только обойти запрет, но и подкупить этого третьего, подкупить смехом, создать в смеющемся союзника и этим как бы социализировать грех.
В агрессивных остротах находит себе освобождение, под прикрытием художественной формы, инфантильная вражда ко всякому закону, установлению, государству, браку, на которые переносится бессознательное отношение к отцу и отцовскому авторитету (Эдипов комплекс), и, наконец, враждебность ко всякому другому человеку (инфантильное самодовление). Таким образом, и острота – только отдушина для подавленных энергий бессознательного, т.е. и она служит в конечном счете этому бессознательному и им управляется. Его нужды создают и форму и содержание остроты, что, конечно, служит на пользу и всему организму.
И так – во всех областях идеологического творчества!
Все идеологическое вырастает из тех же психоорганических корней, и к ним может быть сведен без остатка весь его состав, форма и содержание. Каждый момент идеологического строго детерминирован биопсихологически. Оно – компромиссный продукт борьбы сил внутри организма, показатель достигнутого в этой борьбе равновесия или перевеса одной над другой. Так, невротический симптом или бредовая идея, совершенно аналогичные, по Фрейду, идеологическим образованиям, знаменуют перевес бессознательного или опасное обострение борьбы.
Сам же Фрейд применил свой метод к изучению религиозных и социологических явлений [101]. На них мы останавливаться не будем. Несколько слов о выводах его в этих областях исследования мы скажем после. Теперь мы должны перейти к нашей главной задаче: к критической оценке методов и основоположений фрейдизма, как они выяснились нам из всего сказанного.
Первый и основной вопрос: можно ли признать метод Фрейда объективным?
Фрейд и фрейдисты полагают, что они совершили коренную реформу старой психологии, что ими заложено основание совершенно новой науки о психическом.
К сожалению, ни Фрейд ни фрейдисты никогда не попытались выяснить сколько-нибудь точно и подробно свое отношение к современной им психологии и практикующимся в ней методам. Это – большой недостаток фрейдизма. Психоаналитическая школа, подвергавшаяся сначала дружной травле всего ученого мира, замкнулась в себя и усвоила несколько сектантские навыки работы и мышления, не совсем уместные в науке. Фрейд и его ученики цитируют только себя и ссылаются только друг на друга; в более позднее время начали цитировать еще Шопенгауэра и Ницше. Весь остальной мир для них почти не существует [102].
Итак, Фрейд ни разу не сделал серьезной попытки размежеваться с другими психологическими направлениями и методами: не ясно его отношение к интроспективному методу (самонаблюдение); к лабораторно-экспериментальному; к новым попыткам объективных методов – так называемого американского бихевиоризма (психология как наука о поведении); к вюрцбургской школе (Мессер и др.) ; к функциональной психологии (Штумпф и др.) и пр. Невыясненной остается и позиция Фрейда в знаменитом споре, волновавшем его современников – психологов и философов, – о психофизическом параллелизме и психофизической причинности [103].
Когда Фрейд и его ученики противопоставляют свою концепцию психического всей остальной психологии, – увы, не давая себе даже труда дифференцировать эту остальную психологию, – они обвиняют ее в одном: в отожествлении психического и сознательного. Для психоанализа же сознательное – только одна из систем психического [104].
Может быть, это отличие психоанализа от остальной психологии, действительно, настолько велико, вырывает такую бездну, что между ними уже не может быть ничего общего, не может быть даже того минимума общего языка, который необходим для сведения счетов и для размежевания? – Фрейд и его ученики, по-видимому, в этом убеждены.
Но так ли это?
Увы, на самом деле фрейдизм перенес в свои построения все пороки современной ему субъективной психологии, а в некоторых отношениях оказался даже не на высоте современной ему «психологической науки». В этом легко убедиться – надо только не дать себя обмануть его сектантской, но в общем яркой и меткой терминологией.
Прежде всего, фрейдизм догматически усвоил старое, идущее от Тетенса и благодаря Канту ставшее общепринятым разделение душевных явлений на волю (желания, стремления), чувство (эмоции, аффекты) и познание (ощущения, представления, мысли); притом он сохраняет те же определения этих способностей, какие были в ходу в психологии его времени, и, как видим, ту же дифференциацию. В самом деле, психоанализ повсюду оперирует желаниями – вспомним хотя бы фрейдовское утверждение, что сон есть исполнение желания; ведь это – основа снотолкования – этой основы всего фрейдизма. Оперирует психоанализ и представлениями и ощущениями, чувствами и эмоциями, как твердыми, несводимыми друг на друга психическими элементами. Далее – и это главное – все эти психические элементы с их ходячим значением Фрейд с совершенно уже непонятным догматизмом переносит в область бессознательного. И бессознательное состоит у него из представлений (воспоминаний – копий ощущений), из эмоций, аффектов, желаний! Бессознательное строится Фрейдом по аналогии с сознанием, притом эта аналогия выдержана до мельчайших подробностей.
Конечно, остается топографическое различие между системами, т.е. различие по месту их нахождения в образно представленном аппарате психического: сознание помещается у сенсорных центров, бессознательное же на противоположном конце аппарата [105]. Остается и их динамическое взаимоотношение: бессознательное – вытесненное, забытое, отброшенное. Но, несмотря на это,
