не поверит, то, наверное можно сказать, что никакого космического сознания у него бы не появилось, так как оно несомненно требует известного настроения, очень большой свободы и сосредоточения на внутреннем мире.
Это заключение о необходимости специальной культуры и определённых внутренних и внешних условий, разумеется, совсем не значит, что во всяком человеке, поставленном в соответствующие условия, может проявиться космическое сознание. Есть люди — вероятно, огромное большинство современного человечества — у которых этой возможности нет совсем. И у кого этого нет, это не может быть создано никакой культурой, совершенно так же как никакая культура не может заставить животное заговорить на человеческом языке. Возможность проявления космического сознания не может быть привита искусственно. Человек родится с ней или без неё. Эта возможность может быть заглушена или развита, но создана быть не может. И когда она есть, она указывает на принадлежность данного человека к особой расе, живущей среди человечества, которому в массе это совершенно чуждо.
Не зная, что у них есть этот «дар богов» или не умея воспользоваться им, люди высшего типа очень часто теряют его, погружаясь в материальный мир с его интересами и заботами и начиная верить в реальность этого мира, в реальность иллюзии, или Майи.
Научиться отличать реальное от ложного могут не все. Но и тот, кто может, не получит этого даром. Это дело труда, дело большой работы, требующей смелости мысли и смелости чувства.
* * *
В книге «Мудрость богов» я надеюсь разобрать пути, по которым люди шли и идут к этой цели.
В заключение я хочу упомянуть о тех удивительных и полных тайны словах «Апокалипсиса» и «Послания к Ефесянам», апостола Павла, которые поставлены эпиграфом к этой книге.
Апокалипсический ангел клянётся, что времени больше не будет.
Мы не знаем, что хотел сказать автор «Апокалипсиса», но мы знаем состояния духа, когда время исчезает. Мы знаем, что именно в этом, в изменении чувства времени, выражается начало четвёртой формы сознания, начало перехода к космическому сознанию.
В этой и подобных ей фразах проскальзывает глубокое философское содержание евангельского учения. И понимание того, что тайна времени есть первая тайна, которая должна быть раскрыта, это первый шаг к развитию космического сознания интеллектуальным путём.
Что же означала апокалипсическая фраза? То ли именно, что мы теперь можем вложить в неё, или это был просто художественный, риторический образ, случайный удар по клавише, звучащей нам через века и тысячелетия таким удивительно сильным и верным тоном мысли? Мы не знаем и никогда не узнаем. Но слова прекрасны. И мы можем принять их как символ далёкой и недостижимой истины.
* * *
Слова апостола Павла ещё более странны, ещё более поразительны своей математической точностью. (Мне указали эти слова у А. Добролюбова «Из книги невидимой», который видит в них прямое указание на «четвёртую меру пространства»).
В самом деле, что это может значить?
Чтобы вы, укоренённые и утверждённые в любви,
могли постигнуть со всеми святыми,
что — широта и долгота, и глубина, и высота.
Прежде всего, что это значит: постижение широты и долготы, и глубины, и высоты? Что это, как не постижение пространства? А мы знаем уже, что постижение тайн пространства есть начало высшего постижения.
Апостол говорит, что «укоренённые и утверждённые в любви», «со всеми святыми» постигнут, что такое пространство.
Здесь вопрос: почему любовь должна давать постижение? Что любовь ведёт к святости — это понятно. Любовь в таком смысле, как понимает это слово ап. Павел (глава XIII первого послания к Коринфянам) — это высшая из эмоций, это синтез, слияние всех высших эмоций. Бесспорно, она ведёт к святости. Святость — это состояние духа освобождённого от двойственности человека, от его вечной дисгармонии души и тела. На языке ап. Павла святость даже немного меньше, чем на нашем настоящем языке. Он называл святыми всех членов своей церкви, святость у него значила праведность, моральность, религиозность. Мы говорим, что это всё только путь к святости. Святость нечто особое, [уже] достигнутое. Но всё равно, как ни брать — на его языке или на нашем — святость это сверхчеловеческое свойство. В области морали это то же самое, что гениальность в области ума. Любовь — путь к святости.
Но ап. Павел соединяет со святостью познание. Святые постигают, «что — широта и долгота, и глубина, и высота»; и он говорит, что все — через любовь — могут постигнуть это вместе с ними. Но что же именно постигнуть? Постигнуть пространство. Потому что «широта и долгота, и глубина, и высота» в переводе на наш язык более кратких определений — это и значит пространство.
Вот это последнее наиболее странно.
Как мог ап. Павел знать и думать, что святость даёт новое понимание пространства? Мы знаем, что она должна давать, но откуда он мог знать?
Никто из его современников не соединял со святостью идеи постижения пространства. Только мы теперь, после Канта, и получив доступ в сокровищницы мысли Востока, понимаем, что переход на новую ступень сознания невозможен без расширения чувства пространства.
Но это ли хотел сказать ап. Павел, этот странный человек — римский чиновник, гонитель первого христианства, ставший его проповедником, философ, мистик, человек «видевший Бога», смелый реформатор и моралист для своего времени, боровшийся за «дух» против «буквы» и, конечно, не ответственный за то, что его самого после стали понимать не в «духе», а в «букве» — это ли хотел сказать он? Мы не знаем.
* * *
Но попробуем посмотреть на эти же слова «Апокалипсиса» и «Посланий» с точки зрения нашего обычного «позитивного мышления», милостиво соглашающегося иногда признать «метафорический смысл» мистики. Что мы увидим?
Ничего не увидим.
Проблеск тайны, мелькнувший на мгновение, сейчас же исчезнет. Это будут слова без всякого содержания, ничем не привлекающие к себе нашего усталого внимания, которое скользнёт по ним, как оно скользит по всему. Мы равнодушно перевернём страницу и равнодушно закроем книгу.
Интересная метафора, да. Но больше ничего!
И мы не замечаем того, что мы сами обворовываем себя, лишаем жизнь всей красоты, всей тайны, всего содержания и удивляемся потом, что нам скучно и противно, и не хочется жить, и что мы ничего не понимаем вокруг; что побеждает грубая сила или обман и фальсификация, которым нам нечего противопоставить.
Метод не годится.
В своё время «позитивизм» явился как нечто освежающее, трезвое, здоровое и прогрессивное, прокладывавшее новые пути мысли.
После сентиментальных
