под абсолютно тяжелым то, что движется к низу, в направлении к центру» (там же, 308а 29–30).
Свой подход к истолкованию свойств легкости и тяжести тел Аристотель формулирует, критически отталкиваясь прежде всего от платоновской теории тяжести, изложенной в «Тимее». Чтобы не быть зависимыми от аристотелевского прочтения «Тимея», обратимся непосредственно к Платону. Во-первых, Платон считает вес функцией количества вещества или массы тела, т. е. количественной функцией тел: «Когда одна и та же сила, – говорит он, – поднимает в высоту две вещи, меньшая вещь по необходимости больше повинуется принуждению, а бóльшая – меньше, и отсюда большое именуется тяжелым и стремящимся вниз, а малое – легким и стремящимся вверх» (Тимей, 63с). Тяжелое, по Платону, это то, что труднее поддается «насилию», смещающему тело из сродственного ему местонахождения, а легкое – то, что поддается внешнему воздействию легче. У Платона, таким образом, легкость и тяжесть – это всегда относительные меры сопротивления тел внешним воздействиям, выводящим их из «родственных» им сред, в которых им свойственно по природе находиться. Небольшие части легче, чем большие, уступают насилию, говорит Платон. Поэтому тяжесть для него зависит от массы тел или количества частей, неких однородных и весомых частей, образующих тела. Именно этот момент прежде всего вызывает критические замечания Аристотеля. Характерно, что Аристотель ничего не говорит о том, чем он обязан Платону в своей теории тяжести и легкости. Из приведенного нами отрывка видно, насколько – несмотря на серьезные расхождения – Аристотель сохраняет – правда, в переосмысленном виде, – некоторые существенные моменты платоновской теории, в частности идею «естественности» движений. У Платона по существу есть понятие о естественном движении тел и элементов. Так, например, он говорит: «Если мы стоим на земле и отделяем части землеподобных тел, а то и самой земли, чтобы насильственно и наперекор природе ввести их в чуждую среду воздуха, то обе [стихии] проявят тяготение к тому, что им сродно, однако меньшие части все же легче, нежели большие, уступят насилию и дадут водворить себя в чужеродную среду» (Тимей, 63d).
Однако, как показывает этот отрывок, «естественное» движение Платон понимает совсем иначе, как по-другому у него понимается и то, что называет «естественным местом» Аристотель. Это отличие Платона от Аристотеля (помимо уже отмеченного выше преобладания количественного и относительного момента у Платона) обнаруживается в принципе стремления подобного к подобному, который имеется у Платона. Этот традиционный принцип, идущий от ранних досократиков, сохраняется у Платона, но отбрасывается Аристотелем. После вышеотмеченной чисто количественной трактовки легкого и тяжелого этот принцип является второй важной характеристикой платоновской теории тяготения. Рассмотрев разнообразие явлений тяжести, Платон говорит: «Но одно остается верным для всех случаев: стремление каждой вещи к своему роду есть то, что делает ее тяжелой…» (там же, 63е). Обобщая эти два принципа, платоновскую теорию можно резюмировать так: тела тяготеют к подобным им телам пропорционально количеству однородных частей, из которых все они состоят.
Идея естественности движения и места у Аристотеля, однако, сильно отличается от ее платоновского прототипа. Если у Платона естественность целиком укладываете в рамки принципа стремления подобного к подобному, то Аристотелем она мыслится как чисто космологическое определение, как система естественных мест, присущих элементам. «Если, – говорит Аристотель, используя яркий пример для иллюстрации своей мысли, – поместили бы Землю туда, где сейчас находится Луна, то никакая часть Земли не стала бы двигаться к ней, но она бы двигалась именно туда, где сейчас находится Земля» (О небе, III, 3,310b 2–5). Явление тяготения, по Аристотелю, не эффект стремления подобного к подобному; это не большая масса Земли притягивает другие части Земли, «оторванные» от нее. Тяготение состоит в стремлении Земли к своему естественному месту, находящемуся в центре мира и обусловливающему ее естественное движение. У Платона причудливо сочетаются максимально далекие друг от друга идеи: идея количественной природы свойства тяжести и его относительности с архаической идеей о сродстве тел, об их обусловленном их родовой общностью притяжении. У Аристотеля мы не находим ни первой, ни второй идеи. Поэтому теория веса Аристотеля, видимо, оказалась в принципе более живучей: она была более стабильной из-за ее внутренней «умеренности».
Рассмотрим теперь критику Аристотелем количественной трактовки веса более подробно. Именно в этом моменте раскрывается специфика его подхода. Аристотель в целом совершенно верно улавливает, что в количественном подходе лежит основной пункт его разногласий с Платоном. Излагая Платона, он говорит, что у него «численное превосходство частей в каждом случае есть превосходство в весе» (О небе, IV, 308b 8). Именно численным превосходством, бóльшим количеством одинаковых частей объясняется бóльшая тяжесть свинца по отношению к дереву. В теории Платона, продолжает Аристотель, «все тела образованы из одинаковых частей и из одной материи, в противоположность обычным мнениям» (там же, 308b 11–12). Такой подход, правильно замечает Аристотель, имеет дело только с относительным значением понятий легкого и тяжелого и «ничего не говорит о легком и тяжелом в абсолютном смысле» (там же, 308b 13). Но, замечает Аристотель, ссылаясь на опыт, наблюдения и общепринятые взгляды, «огонь всегда легок, всегда движется вверх» (308b 14).
Аристотель не приемлет количественного подхода потому, что в нем нет места для абсолютных значений легкого и тяжелого: количественная трактовка означает принятие относительного смысла этих понятий. Выдвижение идеи абсолютности этих качеств равносильно выдвижению неколичественного или качественного подхода: качественные различия в весе не уничтожимы никакими вариациями количеств тел, они абсолютны. Абсолютность и качественность «синонимичны», одно необходимо предполагает другое, переходит в другое. Поэтому понятно, что абсолютность космологической структуры, на базе которой основывается определение Аристотелем легкого и тяжелого, составляет предпосылку его качественной теории веса. Но какая же функция в этой качественной теории отводится Аристотелем количеству? Количество – это второстепенный вспомогательный фактор, способствующий лучшему выявлению абсолютной качественной природы тел. Снова ссылаясь на наблюдение, Аристотель говорит, что платоники не правы потому, что по логике их теории, варьируя количество вещества, можно заставить, например, огонь падать вниз, так как большая масса огня, по их взглядам, должна быть тяжелее, например, малой массы воды. Нет, возражает своим противникам Стагирит, «чем больше количество огня, тем выше его легкость, тем быстрее его движение вверх» (308b 19–21). «Очевидно, – говорит Аристотель, – что огонь, каким бы ни было его количество, движется вверх, если при этом ничто извне ему не препятствует, а земля – вниз» (311а 19–21, курсив наш. – В.В.).
Количественный подход угрожает снять и даже перевернуть абсолютные качественные различия элементов. Это для Аристотеля совершенно неприемлемо. Это, как он считает, не согласуется ни с опытом, ни с общепринятыми взглядами. Апелляции к наблюдению и здравому смыслу у него
