продвинуто кибернетическим характером итальянской государственности. В те же годы был разработан «консоциативизм», предвосхитивший современный гражданский активизм, сплочение партий, профсоюзов и общественных объединений для разделения власти и совместного управления. И снова самое главное здесь не разделение, а само управление и контроль. Такой стиль управления далеко выходит за рамки Государства благоденствия: он создаёт гораздо более длинные цепочки взаимозависимости между гражданином и механизмами, тем самым расширяя принципы административной бюрократии по управлению и контролю.
Разработкой принципов герильи мы обязаны Т.Э. Лоуренсу, который сделал это на основе собственного опыта войны плечом к плечу с арабами против турков в 1916 году. Что говорит Лоуренс? Что битва больше не единственное проявление войны, равно как и главной целью больше не является поразить врага в самое сердце, особенно когда он обезличен, как в случае с безличной властью, которую воплощают кибернетические механизмы Империи: «Большинство войн ведутся в контакте, обе силы стараются оставаться близко, чтобы избежать любых внезапных манёвров. Арабская же война может называться войной на расстоянии: сдерживать врага молчаливой угрозой бескрайней неизвестной пустыни, и обнаруживать себя лишь в сам момент атаки». Делёз, хоть и слишком жёстко противопоставляет герилью, проблематизирующую индивидуальность, войне, проблематизирующей коллективную организацию, уточняет, что нужно как можно шире открыть пространство и предсказывать, или даже «фабриковать реальность, а не ответствовать ей»40. Невидимый бунт и рассредоточенная герилья не дают хода несправедливости, они создают возможный мир. На языке кибернетической гипотезы я знаю два способа, позволяющих создать невидимый бунт, рассредоточенную – на молекулярном уровне – герилью. Первым действием я фабрикую реальность, разбалтываю всё, разбалтываясь сам. Любой саботаж идёт отсюда. Моё поведение в этот момент не существует для механизма, который разбалтывается вместе со мной. Я не единица, не ноль – нечто совершенно третье. Моё наслаждение превосходит механизм. Второе действие – я не отвечаю на обратную связь от людей или машин, пытающихся меня окружить, как этакий Бартлби, я «предпочёл бы не», я держусь в стороне, не вхожу в русло потока, не подключаюсь, остаюсь на месте. Я пользуюсь моей пассивностью как властью против механизмов. Я не ноль, не единица, я абсолютное ничто. Первое время я извращённо наслаждаюсь. Затем я берегу силы. По ту сторону. По эту. Короткое замыкание и разъединение. В обоих случаях фидбека нет, есть зарождение линий схода. С одного конца, который будто бьёт из меня, линия внешняя; с другого, который возвращает меня к себе – внутренняя. Все формы скрэмблирования происходят из этих двух действий: внешние и внутренние линии схода, саботаж и уход в себя, поиск форм борьбы и принятие форм-жизни. Вся задача революции теперь в согласовании этих двух моментов.
Лоуренс рассказывает, что этот же вопрос старались решить арабы, в чьих рядах стоял и он, лицом к лицу с турками. В целом их тактика состояла в том, чтобы «всегда действовать по схеме: укол и отступление; ни приступов, ни наступления. Арабская армия никогда не старалась заполучить или сохранить преимущество – только скрыться и ужалить в другом месте. Она применяла самые малые силы с минимальным временным промежутком и с максимальным разбросом на местности». Преимущество атак не на сами институты, а на технику и особенно на каналы связи, – это как убрать рельсы на отдельном участке железной дороги. Бунт может стать невидимым, только если ему удастся достичь цели, а именно «скрывать от противника свои цели», никогда не подставлять врагу удобных мишеней. Тем самым врагу навязывается «пассивная оборона», очень затратная и финансово, и в плане людей, и в плане энергии, и одновременно с этим бунт расширяет собственный фронт, связывая между собой очаги атак. Из этого следует, что герилья с самого своего изобретения стремится к рассредоточению. Такой тип борьбы порождает рост новых связей, разительно отличающихся от тех, что в ходу в традиционных армиях: «Мы стремились к максимальной несистемности и гибкости. Разнообразие сбивало с толку неприятельские службы разведки. […] Каждый мог вернуться домой, если ему не хватало убеждённости. Лишь один контракт держал их вместе – их честь. Как следствие, в арабской армии не было дисциплины в том её значении, когда она ограничивает и душит индивидуальность, становясь самым малозначимым для людей общим знаменателем». При этом Лоуренс не идеализирует анархистский характер войск, как обычно любят делать сторонники теории стихийности. Самое важное – иметь возможность рассчитывать на сочувствующее население, как в плане потенциального пополнения своих рядов, так и для рассредоточения борьбы. «Мятеж может вестись двумя процентами активных членов и девяносто восемью процентами пассивно сочувствующих», но это требует времени и пропагандистских усилий. В свою очередь, все операции по спутыванию линий противника требуют идеальной разведки, «достаточной, чтобы разрабатывать план в условиях полной уверенности», чтобы никак не выдать противнику собственных целей. Именно эту роль могла бы теперь выполнять организация в том значении, какое этот термин имел в классической политике, как тот самый способ сбора сведений и передачи накопленного знания-власти [25]. Потому спонтанность партизан вовсе не обязательно противоположна любой организации как вместилищу стратегической информации.
Но важно, что практика скрэмблирования, как её видит Берроуз, а за ним и хакеры, бесполезна, если она не подкрепляется организованной практикой сбора сведений о господствующей власти. Эта необходимость усиливается тем, что пространство, в котором возможен невидимый бунт, это не пустыня, о которой пишет Лоуренс. Также и электронное пространство интернета совсем не гладкое и нейтральное, как заявляют идеологи информационного века. К тому же последние исследования подтверждают, что одна точная и скоординированная атака может обрушить интернет. Структура сетей задумывалась таким образом, чтобы работать даже при уничтожении случайным образом 99 % из 10 миллионов «дата-центров» – узлов коммуникационной сети, где скапливается информация – что соответствует изначальным задумкам американских военных. В то же время выборочной атаки на основе точных данных о трафике на 5 % самых стратегически важных узлов – узлов крупных операторов с наибольшей пропускной способностью, точек входа трансатлантических линий – достаточно, чтобы вызвать обвал системы. Все пространства Империи, хоть виртуальные, хоть реальные, структурируются как территории, испещрённые каскадными системами механизмов, которые прочерчивают границы и тут же стирают их, едва те станут ненужными, – на таком постоянном сканировании и работают круговые потоки. В подобном структурированном, расчерченном и перечерченном пространстве линия фронта не может быть такой же ясной, как в лоурен-совской пустыне. Как следствие, плавающий характер власти и номадический аспект господства требуют роста числа мероприятий по сбору информации, что означает организацию оборота знания-власти. Таковой должна быть роль Общества продвижения криминологии (SASC)41.
