чем завершить этот раздел, я хочу отметить, что некоторые формулировки понятия "религия" уже предвосхищают прочтение постмодернизма, в котором все позиции или формы знания сводятся к вере. Как мы уже заметили, навешивание ярлыка религии на нечто, находящееся за пределами досягаемости разума и, следовательно, маркирующее его как неоспоримое, также сводит его к релятивистской позиции. Квентин Мейяссу описывает центральную черту нашего текущего момента, вводя термин "enreligement" (enreligioning), добавляя, что "современный человек - это тот, кто, даже лишив христианство идеологической (метафизической) претензии на то, что его система верований превосходит все остальные, телом и душой предался идее, что все системы веры одинаково законны". Он утверждает, что то, что раньше считалось конфликтующими знаниями или интеллектуальными позициями, теперь рассматривается как одинаково обоснованные убеждения. Соответственно, многое из того, что Смит говорит о религии, можно сказать и о других объектах в академии. Вместо повсеместной секуляризации все было "анрелигировано" - превращено в религию, но в том уничижительном смысле, в котором все является лишь одной верой среди других. В самом деле, разве такие выражения, как "вера в науку" и "вера в разум", не стали широко распространенными клише? Тем временем "убеждения" профессиональных климатологов выставляются на всеобщее обозрение наравне с любительскими скептиками глобального потепления. Это не новое наблюдение, но "религия" стала нашей любимой идиомой для обозначения не догматизма, а релятивизма. Поэтому я считаю, что религиоведение - это ключ к поиску пути вперед. При этом мой рецепт для религиоведения - чистительное средство. Мы не можем продолжать держаться за врожденность или уникальность "религии". Все попытки подтвердить контуры нашей дисциплины, создавая новые теории "религии" или заменяя "религию" близкими синонимами, обречены на провал. Вместо этого я считаю, что дисциплина должна быть реорганизована вокруг приостановки религии как фундаментального объекта. С самого начала я хочу отличить эту приостановку от простого акта отвержения объекта как такового. Полное исключение термина "религия" - мнимая цель "голого секуляризма" - является самооправданием, поскольку в этом случае мы занизили бы само понятие секулярного. Нам необходимо одновременно признать случайность религии и проследить причинно-следственные процессы, которые закрепляют ее свойства. Это позволит нам увидеть, как создавалась не только "рели- гия", но и все дисциплинарные мастер-категории. Говоря иначе, я стремлюсь дезинтегрировать объект - отказаться от определения "религии", отказаться от таких определений как ненужных.
Но сначала я хочу показать, что критика "религии" была лишь одним из похожих вызовов различным дисциплинарным объектам в тот же период. Нам нужно взглянуть на них, потому что мы еще даже не видели всех возможных критик "религии". И что не менее важно, окажется, что путь к изучению "религии" лежит через ее расположение среди всех других разрушенных научных категорий. Стоя на обломках всех вместе взятых категорий, мы сможем избежать ловушек как ложного эссенциализма, так и скептической историзации. Говоря абстрактно, после того как категории будут раздроблены, мы сможем увидеть, что они скрывали, и обнаружить новую основу для реконструированных гуманитарных и социальных наук.
Конец искусства
Объекты приближаются к нулю по мере того, как их теория приближается к бесконечности, так что в конце концов остается практически только теория - искусство окончательно испаряется в ослеплении чистой мысли о себе и остается, как бы, исключительно объектом своего собственного теоретического сознания. Искусство подошло к концу.
Артур Данто, "Конец искусства", Философское бесправие искусства
Искусство стало одной из первых научных категорий, которую начали разгадывать. На заре двадцатого века различные художники начали создавать антиискусство, призванное бросить вызов понятиям авторства и атаковать саму категорию искусства. Например, в середине 1910-х годов дадаисты начали покупать заранее изготовленные предметы - вешалки для одежды, лопаты для снега и писсуары - и объявлять их "готовым искусством". Например, в середине 1910-х годов дадаисты начали покупать ранее изготовленные предметы - вешалки, лопаты для снега, писсуары - и объявлять их "готовым искусством". По мере того как дадаисты становились все более известными, неудивительно, что философы были вынуждены реагировать на эти провокации. В этом отношении критика искусства положила начало традиции автокритики, задав условия для многих последующих актов разрушения.
Наиболее влиятельной ранней работой в этом направлении была работа Морриса Вайца "Роль теории в эстетике" (1956); ее стоит обсудить в отдельности, потому что в ней содержится критика, которую, вероятно, найдут ученые из других областей до жути знакомо. Вайц начинает с того, что эстетика традиционно была озабочена поиском различных ответов на вопрос "что такое искусство?". Он утверждает, что вся эта линия подхода ошибочна, поскольку ложно предполагает, что произведения искусства имеют общую сущность или общую природу. Если взглянуть на разнообразие произведений, считающихся искусством, - от картин до балета и скульптур, от фортепианных концертов до подписанных писсуаров, - то легко заметить, что нет никаких необходимых и достаточных условий для принадлежности к этой категории. Как бы вы ни определяли искусство, в конечном итоге это определение будет либо слишком узким и исключит произведения, обычно признаваемые искусством, либо слишком широким и включит вещи, не признаваемые искусством. Не существует определенного набора признаков или свойств, которые могли бы характеризовать и отличать "искусство" от всего остального. У категории нет четких границ. Искусство не может быть определено. Таким образом, заключает Вайц, теория искусства логически невозможна.
Вместо того чтобы спрашивать "что такое искусство?" Вайц предлагает философам спросить: "Что за понятие - искусство?". Его ответ заключается в том, что искусство - это "открытая концепция", под которой он подразумевает, прежде всего, концепцию семейного сходства в понимании Людвига Витгенштейна. В "Философских исследованиях" (1953) Витгенштейн знаменито утверждал, что многие общие понятия обладают свойством семейного сходства. На примере "игр" он заметил, что принадлежность к этой категории не определяется необходимыми и достаточными условиями или исчерпывающим набором свойств, общих для всех игр. Карточные игры, игры с мячом и видеоигры не имеют общей сущности. Скорее, у игр есть различные асимметричные нити сходства, подобно тому как моя дочь может казаться имеющей некоторые общие черты со своими родственниками: зеленые глаза, как у ее матери, черные волосы, как у меня, темперамент, не похожий ни на одного из родителей, но напоминающий темперамент ее бабушки по отцовской линии, и так далее. В целом, с учетом исторической ретроспективы, можно увидеть целую версию скептической критики, прозвучавшей в поздних работах Витгенштейна, и действительно, Витгенштейн был частой ссылкой в критике дисциплинарных объектов до того, как его позицию узурпировал Соссюр.
Вайц утверждает, что в этом отношении искусство является концепцией семейного сходства. Оно основано на неравномерно разделяемых сходствах, а не на определении. Говоря "открытая концепция", Вайц также
