С другой стороны, я убежден, что в ряде важных случаев влияние евреев было отрицательным. Я чистосердечно полагаю, что еврейское участие в радикальных левацких движениях начала и середины прошлого века было необходимым, но недостаточным условием для осуществления многих ужасных событий в Советском Союзе и других местах. (Но с этим мнением, конечно, можно не соглашаться. Однако, я считаю, что доказательства неоспоримы.) Но главным моментом является то, что я начал рассматривать еврейские группы как соперников европейского большинства в США, как могущественных организаторов колоссальных изменений, запущенных в США, в особенности, через успешное содействие массовой не-европейской иммиграции. Я обнаружил, что в процессе этих исследований моя личность подверглась трансформации — от полуконсервативного академического ученого, очень незначительно или вообще не идентифицировавшего себя с его собственным народом, до этнически-сознательного человека — в точности, как это предсказывается теорией процессов социальной идентификации, которая является базисом моей теории антисемитизма (см. MacDonald 1998a). На самом же деле, если попытаться с точностью датировать, когда я осмелился переступить черту и шагнуть в то, что некоторые считают доказательством моего «антисемитизма», то это скорее всего был период, когда я начал знакомиться с участием всех этих могущественных еврейских организаций в пропаганде массовой не-европейской иммиграции. Мое пробуждение началось с чтения короткого отрывка из стандартной книги об истории американского еврейства вскоре после публикации моей первой монографии. Остальные влияния, которые я приписывал евреям, были относительно доброкачественными (психоанализ?) или обратимыми — как обратимо влияние даже радикальных левацких движений, поэтому они не сильно меня беспокоили. Я, пожалуй, мог бы даже игнорировать гигантское лицемерие еврейского этноцентризма, неразрывно связанного с еврейским же активизмом против этноцентризма не-евреев — европейцев. Но долговременные последствия массовой иммиграции практически необратимы, если не принимать во внимание возможность какого-либо колоссального катаклизма.
Я постепенно пришел к пониманию, что мои интересы отличаются от прототипических еврейских интересов. Необходимо найти легитимный способ противостояния политике разнообразных еврейских истэблишментов без обычных обвинений в «антисемитизме». Иммиграция является всего лишь одним из примеров легитимного конфликта интересов. На момент написания этих строк (ноябрь 2001-го года), мы начинаем увязать в войне с запланированным результатом, который невозможно реализовать, по большей части оттого, что еврейское сообщество имеет столь большое влияние на нашу внешнюю политику, а также оттого, что любое упоминание о роле Израиля в нагнетании враждебности между США и арабским миром — фактически же, между США и всем мусульманским миром, — эффективно заглушается простыми криками «антисемитизм!». А дома мы начали невероятно опасный эксперимент по созданию мультиэтнического, мультикультурного общества, в котором интеллектуальная элита пришла к идее, что в прошлом доминирующее европейское большинство несет на себе моральное обязательство позволить другим вытеснить себя демографически и культурно — результат лоббистского влияния еврейских групп на иммиграционную политику (по крайней мере в смысле оригинальной идеи и способствования ее осуществлению), и влияния еврейских интеллектуальных движений на нашу интеллектуальную и культурную жизнь вообще. Как отмечалось выше, настоящими темами «Культуры Критики» являются рост еврейского могущества и ликвидация специфически-европейской природы Соединенных Штатов.
Я согласен с тем, что социальные науки не являются непредвзятыми, и я определенно не считаю себя исключением из этой тенденции. Пожалуй, что к тому времени, когда я закончил КК, мне следовало бы заявить о своих убеждениях в самой первой главе. Вместо этого, я заявил о собственном конфликте интересов в последней главе КК — и я полагаю, что я был весьма откровенен. В определенном смысле, помещение подобных утверждений в конец книги является уместным, поскольку мое отношение к еврейскому вопросу менялось постепенно и кумулятивно, от совершенно иного мировоззрения.
Досадно, что подобные заявления о конфликте интересов редко появляются в произведениях сильно-идентифицированных евреев, даже когда они сами рассматривают свои труды как инструменты для продвижения еврейских интересов. Одна из главных тем КК — это то, что еврейские социологи с сильно выраженной еврейской идентификацией прекрасно осознавали, что их труды способствуют продвижению еврейских интересов. Меня всегда поражает то, что медиа-фигуры, подобные Кристолу и Подгорецу, и эксперты по внешней политике, такие как Пол Вулфовиц и Ричард Перл, не чувствуют обязательства предварять свои замечания по вопросам, связанным с интересами Израиля, например, такими словами: «Вам стоит с осторожностью относиться к тому, что я говорю, потому что я правомерно заинтересован в продвижении этнических интересов Израиля.» Но то же самое верно и для случая обширных областей антропологии (Боасианская школа и исследования межрасовых различий), истории (т. е. очевидно апологетические описания истории и причин антисемитизма или роли евреев в учреждении большевизма), психологии (Франкфуртская Школа, психоанализ), и современных вопросов (иммиграция, взаимоотношения церкви и государства). Одна из наиболее раздражающих оппонентов идей «Культуры Критики» заключается в том, что необходимо признать предвзятость (некоторых) еврейских исследователей, точно так же, как мы это делаем во всех остальных случаях. Есть множество книг, описывающих влияние общей атмосферы викторианской Англии на Дарвина и Гальтона, но рассуждения о еврейской предвзятости немедленно вызывают обвинения в «антисемитизме».
Но еще глубже, я надеюсь, что какими бы не были мои мотивы и предвзятости, мои исследования иудаизма по меньшей мере соответствуют стандартам хорошей социологической науки, даже если я постепенно стал воспринимать объект своих исследований в отнюдь не лестном свете. В конце концов, какое значение имеет насколько невинны мои мотивы? Не является ли единственным вопросом прав ли я?
КК является попыткой исследовать двадцатое столетие как Еврейский век — век, на протяжении которого еврейские организации были глубоко вовлечены во все наиболее важные события. С еврейской точки зрения, это был период великого прогресса, пусть и омраченный одной из величайших трагедий в истории. Во второй половине 19-го века большая часть еврейского народа жила в Восточной Европе, причем многие евреи обитали в нищете и были окружены враждебными популяциями и несимпатизирующими правительствами. Век спустя, государство Израиль утвердилось на Ближнем Востоке, а в Соединенных Штатах евреи стали наиболее богатой и могущественной группой; столь же элитарного статуса евреи добились и в остальных Западных странах. Знание о критически-важной роли евреев в радикальных левацких движениях было надежно вычищено, в то же самое время еврейская виктимизация нацистами преобрела статус морального эталона и главного инструмента, способствовавшего крупномасштабной не-европейской иммиграции, мультикультурализму и продвижению других еврейских целей. Оппоненты были выдавлены к границам интеллектуального и политического дискурса и по всем признакам вскоре будут окончательно заглушены.
Глубокая идеализация, миссионерская страсть и чувство моральной праведности, окружающие поклонение таким фигурам как Целан, Кафка, Адорно и Фрейд, являются характерным признаком всех еврейских интеллектуальных движений, обсуждаемых в КК (см. выводы в Главе 6). То, что эти фигуры с раскрытыми объятиями принимаются подавляющим большинством Западных не-еврейских интеллектуалов демонстрирует, что Западный интеллектуальный мир стал евреизированным — что еврейские настроения и интересы, еврейские предпочтения и антипатии стали интернализированы как евреями, так и не-евреями. Иудаизация Западной цивилизации нигде не проявляется так наглядно, как в поклонении Холокосту как главной моральной иконе всей цивилизации. Эти процессы характеризуют фундаментальный уход от традиций критического и научного индивидуализма, которые формировали Западное сознание со времени эпохи Просвещения. Но что более важно, из-за глубоко-укорененной враждебности евреев по отношению к традиционной Западной культуре, иудаизация Запада означает, что народы, создавшие культуру и традиции Запада, стали приучены испытывать глубокий стыд за их собственную историю, что является несомненной прелюдией к их кончине как культуры и народа.
