парами составляют материальное содержание естественно-исторического бытия вселенной. Огонь как духовная первооснова понимается и как мировая душа, и как всё образующий и всё движущий мировой разум. По сути дела, в повествованиях об огне в его двойственном понимании повторяется та же самая мысль о двойном понимании истинного бытия, через противопоставление материи и формы, которая уже была высказана ранее. Какой смысл в этой комбинации суждений, взятых из таких различных источников, как Аристотель, Гераклит, ионийцы (категория «архи»), традиционная (ещё до-философская) онтология («огонь-воздух-вода-земля»)? Это всё то же следствие общего требования школьного просветительства. Все основные точки зрения должны получить место в энциклопедии школьно-философского знания – каковой стоическая система взглядов в теоретической своей части со временем фактически стала, – если они, эти точки зрения, более или менее популярно, т.е. доходчиво и без явных противоречий друг другу, изложены.
Душа – истечение (эманация) божественной мировой души.
Антропология стоиков соответствует основной мысли их онтологии. А так как их дуалистическая онтология соответствует традиционной, религиозной онтологии, то, естественно, и антропология стоиков по своей схеме соответствует традиционно-религиозной антропологии. Человек состоит из тела и души. Значение души обосновывается не только тем, что она определяет все действия тела (что является элементарной и всем хорошо известной эмпирической истиной), но, главное, тем, что душа является истечением (эманацией) божественной мировой души. Мыслью об эманации стоики подтвердили свое согласие с традиционно-религиозным убеждением в онтологическом тождестве человеческой души и божественной сущности. Это тождество, по существу, определяет и сходство функций. Как душа человеческая определяет поведение принадлежащего ей тела, так и божественная душа (в данном случае это синоним Бога) определяет бытие вселенной. Философской добавкой к этой, в сущности, традиционно-религиозной антропологии стала мысль стоиков, взятая ими у Аристотеля, что специфической особенностью человеческой души является её разумность, реализуемая прежде всего в познавательной деятельности [43]. В соответствии с традиционно-религиозным убеждением стоики признавали и бытие души после смерти тела.
Признание стоиками в своей онтологии реальности духовной наряду с реальностью материальной, а также признание ими в своей антропологии бессмертия души логически неизбежно приводило их и к признанию реальности Бога и ценности религии. Богословие их носило, конечно же, естественный характер. В формировании его они, как философы, не могли исходить из признания сверхъестественного откровения – что характерно для традиционно-религиозной мировоззренческой позиции, – но могли полагаться только на естественные возможности своего разума. Именно человеческий разум является единственным критерием правильности религиозных суждений. Логичным выводом для такого типа умствования на тему сущности религии может быть только пантеизм.
Мир разумен, ибо тождественен Логосу (= Вселенскому Разуму = Богу).
Действительно, стоический пантеизм стал хрестоматийно образцовым в истории философии. Мир разумен, потому что он тождественен Логосу (= Вселенскому Разуму = Богу). Жизненная задача человека, в теории, – осознать своим умом, что в своем поведении он должен подчиняться требованиям Разума (= Бога). Осознание это обеспечивается тем, что человек обладает разумом, качественно тождественным Разуму Бога (разница количественная, в масштабах), и поэтому человек может понять эти требования Бога, и необходимость их осуществления. А как это подчинение осуществить на практике, это уже другая задача, относящаяся к практической философии, этике.
Философия есть искусство правильной жизни.
Для стоиков этика не была просто естественной прикладной частью их теоретических положений – что технически невозможно было бы осуществить по причине эклектического характера их учения, – а сущностью их философии. Для них философия – это прежде всего искусство правильной жизни. Именно искусство, т.е. практический навык в осуществлении определенного образа жизни, а не отвлеченное умствование, метафизика. В научении этому искусству они и видели основную задачу своих умствований (без которых вообще обойтись, конечно, невозможно даже и на практике). Правильная жизнь понималась стоиками в первую очередь как жизнь, свободная от аффектов. Только душа, освободившаяся от аффектов, может приобрести то глубокое спокойствие, без которого доступное для человека счастье – в обычном его понимании – в принципе невозможно.
Первая задача «мудреца» – достижение состояния «апатии».
Поэтому первой задачей «мудреца», т.е. человека, ставшего на нравственно правильный путь жизни, является достижение состояния «апатии» (= бесстрастия [44]), наиболее полного очищения души от аффектов. Этот ход мысли не нов, так рассуждали ещё киники, чьими преемниками в этике стоики и были. Но так рассуждали не только киники и стоики. И другие направления эллинско-римской философии – эпикурейцы, скептики, неоплатоники, о которых речь будет вестись позже, также культивировали эту мысль о необходимости в практической жизни обеспечить прежде всего спокойствие души.
Вообще, следует отметить, что мысль о необходимости для каждого человека обеспечить своей душе глубокое спокойствие, без которого стремление к счастью напрасно, является не каким-то оригинальным изобретением древних греков и эллинистов, а является, по сути дела, констатацией элементарного этического факта. Как без физического здоровья не может быть счастливой жизни, что очевидно, так и без глубокого, т.е. истинного, спокойствия души счастье также не осуществимо. Последнее положение не представляется, правда, очевидным, но это следствие неопределенности самого понятия «счастье», которое кажется таким простым и естественным, что понятие о нем почти никогда не определяется, и в обычном, бездумном словоупотреблении часто подменяется понятием «веселье», для осуществления которого, действительно, глубокого спокойствия души не требуется.
Итак, что здоровье для тела, то спокойствие для души. Но как этого спокойствия достичь? Стоики при ответе на этот вопрос исходили из утверждения киников, что для достижения спокойствия в душе надо ограничить свои естественные потребности только самыми необходимыми, и потребности эти удовлетворять в минимальной степени, необходимой для поддержания жизни, но не для получения удовольствия, т.е. уже аффекта. К этому положению киников стоики добавили свое размышление о способе предупреждения возникновения аффекта в душе. Ведь если возможность возникновения аффекта в душе будет пресечена, то тем самым аффект и не возникнет в душе человека. Как же это сделать? Необходимо предмет, угрожающий вызвать аффект, подвергнуть точной оценке разума. Оценка эта чаще всего состоит в отказе от переоценки предмета, угрожающего вызвать аффект. А так как переоценка практически всегда есть следствие вмешательства эмоций в процедуру оценки, то отказ от переоценки есть ничто иное, как исключение эмоций из этой процедуры, либо сведение влияния эмоций к минимуму, если исключить эмоции вообще из душевной жизни невозможно. Исключение разумом эмоций из оценки предмета и означает исключение возможности для этого предмета вызвать аффект. Но освобождение от аффектов, хотя и является очень важной (правда, почти никогда не решаемой) практической задачей для человека, все же с теоретической точки зрения есть лишь первый этап нравственного становления. Даже, можно сказать, этап подготовительный, понимаемый как
