очищение души для предстоящего нравственного строительства. Материалом для этого строительства служат следующие положения.
Надо жить не как хочется, а как должно сообразно природе.
Важнейшей категорией, которой необходимо руководствоваться освободившемуся от аффектов и потому в достаточной степени успокоившему свою душу человеку, является категория «долга». Надо жить не как хочется (что, само собой разумеется, раз аффекты исключены) и не как думается индивиду (произвольные индивидуальные мысли суть следствия всё тех же индивидуальных похотей-аффектов), а как должно. Должно же «жить сообразно природе», что означает одновременно «жить сообразно разуму» и «жить в законе Божием». Разумное поведение, разумная деятельность есть осуществление добра, добродетель. Только в добродетели заключается счастье человека. Добру противостоит зло – которое есть ничто иное как порок, грех, – происходящее от неразумия. При устойчивости в неразумии счастье невозможно в принципе. Все остальное безразлично. Здоровье, молодость, богатство, родовитость, слава – не есть признаки счастья и блага сами по себе. Так же, как и немощь, болезнь, старость, бедность, безродность, неизвестность и даже смерть не есть признаки несчастья и зла сами по себе. Эти признаки (кроме смерти, разумеется) могут быть даже благом, если они не препятствуют добродетели и квалифицируются в таком случае как испытания, как упражнения в добродетели, т.е. как дополнительные к основному руслу добродетели добрые деяния.
Все эти рассуждения не дают, правда, четкого определения самого понятия «добродетель». Но у стоиков есть перечень частных добродетелей, который помогает косвенным образом приблизиться к пониманию содержания понятия «добродетель» (деление объема понятия в данном случае заменяет определение понятия). Вот эти частные добродетели: рассудительность, мужество, самообладание и справедливость [45]. В этих рассуждениях стоиков, относящихся к сфере этики, т.е. практической философии, очевидным образом проявляется их рассудочный (рационалистический) характер (влияние Сократа-Платона), вполне уместный в теоретической части философии, но не в практической, где приходится иметь дело не столько с мыслями, сколько с желаниями и воле-проявлениями, которые, в свою очередь, неразрывно переплетены с чувствованиями (эмоциями).
Сами стоики понимали чрезмерность своего интеллектуализма в этической сфере. Они, например, указывали на то, что их идеал «мудреца» – человека, который бы вполне осуществил все требования стоической морали – на практике не осуществим. Поэтому с течением времени стоики добавили к своим исходным этическим рассуждениям, пропитанным прямолинейным рационализмом, другие размышления, в которых содержалась компромиссная уступка традиционному пониманию сущности этики. Таким образом, у стоиков возникла некая прикладная этика. В области этой прикладной этики теоретический критерий, отличающий нравственность от безнравственности как разумность от безумия (без признания степеней), фактически заменяется критерием практическим, в различии между нравственностью и безнравственностью признающим наличие степеней. Тем самым фактически признается категория совершенствования, т.е. постепенного приближения к определенной цели (в данном случае – к достижению нравственного идеала), что, очевидно, для укрепления нравственного образа жизни необходимо. Как для излечения от физических недугов необходимо время, так и для преодоления нравственных недугов тоже необходимо время, а значит – постепенность.
Эта двойственность стоической этики (теоретическая плюс прикладная) есть следствие наличия в ней двух аспектов – индивидуалистического и общественного. Ведь с индивидуалистической точки зрения этика стоиков – это этика киников, в которой основной мыслью было освобождение индивида от всех зависимостей от внешнего влияния, прежде всего со стороны общества. Отсюда и убеждение киников в необходимости предоставить индивиду исключительное право самому распоряжаться своей жизнью, вплоть до признания естественности самоубийства (если, например, старческие немощи или болезни делают бессмысленным продолжение жизни). Сущность этих рассуждений сводится к отвлеченному теоретизированию на тему о возможности для индивида изолировать самого себя от тягот общественной жизни и довольствоваться свободой управления себя самим собой, и только. Этики в тесном смысле, т.е. этического кодекса, регулирующего отношения индивида с другими членами общества, тут нет. Поэтому этика стоиков и не могла быть исчерпана одним киническим наследием, но должна была быть дополнена выявлением смысла общественной жизни и выработкой правил её регулирования.
Человек обязан подчинить свое поведение требованиям общественного благополучия.
Этот аспект этического учения стоиков оказался самым плодотворным и объективно самым ценным вообще в их философском творчестве. Основными категориями, на которых основывались их рассуждения здесь, были «солидарность» всех членов человеческого общества, «равенство» всех людей, «долг» индивида перед обществом (общественные обязанности должны осуществляться прежде забот о самом себе). Естественное следствие из этих категорий – обязанность для человека подчинить свое поведение требованиям общественного благополучия и человеколюбиво относиться к ближнему.
Нигилистическому (по отношению к обществу) индивидуализму киников противопоставляется собственно стоический универсализм, дошедший даже до идеи о всеобщем братстве людей. Национальные и социальные различия сглаживаются и, в идеале, аннулируются. Как следствие, национальные государства должны исчезнуть и уступить место одной вселенской общности, в которой в братском единстве и равенстве будут жить все граждане – «Mundus est nobis patria». Конкретные этические правила, вытекающие из этих общих установок, совпадают – иногда даже по словесным формулировкам – с традиционными нравственными нормами, вытекающими из максимы, присущей религиозному мировоззрению – не делай другому того, чего не хочешь себе. При этом стоики подчеркивали необходимость наличия в душе человека, пытающегося осуществлять нравственный образ жизни, соответствующего настроения, без которого внешне нравственные поступки истинной нравственной ценностью обладать не могут в принципе.
В этой обусловленности нравственного характера поступка нравственным мотивом можно констатировать момент сходства стоической этики и этики христианской. Но это сходство не следует преувеличивать (что зачастую делается). Цель стоической этики – счастье человека в этой, наличной земной жизни. И как ни облагорожено это стоическое понимание счастья включением в себя необходимости осуществления общественного долга (ради преодоления индивидуалистического понимания счастья как изоляции от общества), но все же это понимание не выходит за рамки натурализма. Цель же христианской этики – осуществлять поступки в этой земной жизни в соответствии с нормами, предписанными Богом, ради спасения души, следствия которого могут проявиться только в будущей, загробной жизни. А это уже принципиально другой тип мировоззрения, это супранатурализм, исключительно религиозный тип понимания смысла жизни и, как следствие, понимания смысла нравственного поведения.
Это философское направление по своему происхождению имеет уникально своеобразный характер. Эпикур (341-270 до Р. Х.), чьим именем оно обозначается, не только его основал, но и, с точки зрения содержания, завершил его. То есть, эпикуреизм есть плод творчества одного только автора – самого Эпикура. При этом система взглядов, им сформулированная, просуществовала как монолитное единство, без изменений, больше шестисот лет, до конца античной эпохи. Сам Эпикур не считал себя ничьим учеником, называя себя «самоучкой». Но уже в древности считалось несомненным убеждение, что теоретическое свое учение (атомизм)
