от чего в силу нашей собственной человеческой природы мы с каждым днем отдаляемся и чему становимся все более чуждыми. Эта человеческая тоска по утерянной истине, заключающейся в том, что человеческое существо с каждым днем становится все более непонятным, есть ностальгия по раю или, как минимум, по неизбежности рая с каждым днем все более далекого детства, в котором сознание было просветленным и можно было жить в защищающем чреве инстинктивной Природы. Итак, для Рофа Карбальо саудаде должно понимать как очарование не тем, что можно вернуть рай, но тем, что нельзя забыть, что он существует и что когда-то существовала для каждого из нас возможность «просветленного одиночества», ибо в глубинах своего существа человек сохраняет вечную ностальгию по первоначальной волшебной безопасности, которая, когда он начал жить как ребенок, была немедленно разрушена той радикальной беззащитностью, которая нас отделяет от единства Природы. Вот почему саудаде для галисийца предстает также как моррина, или малая смерть, или тоска по раю без смерти, тоска неутолимая, но с помощью которой человек, в самой глубинной структуре своей души, освобождается от неизбежного присутствия смерти потенциальной, которую разрыв его единства с Природой ввел в его жизнь. С другой стороны, эта ностальгия по потерянному раю из-за раскола, который мышление вызывает между человеком и его биологической матерью и человеком и Матерью Землей или единством Природы превосходит область сознательного и бессознательного, так же как просто эмоциональное переживание, ибо интегрируется в силу своего состояния в человеческое существо и в центр человеческого существования. Когда теряется первоначальная защищенность, вызванная биологически-аффективным отношением с матерью и единством с материнской Природой, человек становится существом-выброшенным-в-мир, начинает жить в состоянии радикальной беззащитности, бесприютности, одиночества, оставляющего его с самим собой и питающего его саудосистскую ностальгию по потерянному раю далекого детства. Но именно потому, что на материнском пороге жизни человек пережил единство сущего, в каждом акте его духа начинает жить выражение «ничего» или проявление ничего страшного в потенциальной смерти, сопровождаемое чувством ее неполноты. Таким образом, саудаде вырисовывается как движение всей человеческой жизни, в котором она открывается в переживании своей космической беззащитности, постоянного взрыва события – носителя потенциальной смерти и ее преодоления, ибо, помимо эмоционального откровения «ничего», оно является эмоциональным созданием мира как проекта человеческого существа, в реальности существующего [184]. Движение саудаде представляет двойной и дополняющий смысл, потому что саудаде вызывается отсутствием родины, что провоцирует в человеке, исполненном саудаде, воспоминание о разлуке с матерью или отдалении от нее, его бесприютность и его состояние апатрида в мире, что подразумевает тенденцию покинуть землю, парадоксальное стремление человека отдалиться от земли, удаление от которой заставит его потом «умирать от саудаде». Этот странствующий человек, ищущий на никогда не находимом расстоянии потерянную и далекую связь с матерью, представляет собой крайний случай чего-то, составляющего радикальную сущность человека, представленную или символически фигурирующую в различных мифах, в которых всякий человек всегда ищет самого себя в своей самой сокровенной и тайной сущности, и, чтобы найти себя, в той или иной форме, в конце концов возвращается к материнской сущности, к земле, которую покинул.
Поэтому импульс влечет исполненного саудаде человека к окутанной туманами тайне или к той дальней земле, которая одновременно является его далеким детством, но не является, в конце концов, чем-то большим, чем выражением чего-то, что всегда в нем пребывает и может в нем возобновиться, потому что единство и материнское лоно являются самым сокровенным в человеке, и он должен обязательно к ним вернуться, если хочет восстановить скрытое единство человеческой личности [185].
Однако галисийский философ замечает, что архетип Матери Земли, Земли или земного не должен здесь пониматься как означающий или обозначающий порождающее лоно земли, ибо он включает в себя также земное в нас, то есть наше тело, и подразумевает связь с архетипом неба, то есть с духом, который, наряду с телом, составляет суть человека [186].
Роф Карбальо также замечает, что саудаде не является только полной отчаяния ностальгией, чем-то болезненным, распространяющимся в своем парадоксальном движении регресса и отдаления, ибо оно представляет также силу сближения и творчества, от которой рождается нежность как высшее достоинство человека. Нежность, выраженная в ласке, имеет, согласно галисийскому мыслителю, двойной трансцендентальный смысл, потому что, с одной стороны, преодолевает «нашу телесную схему», утверждая нас в ней, благодаря другому человеку, который нас защищает, и, с другой стороны, утешает человека в его ограниченности как индивида, в его онтологическом одиночестве, его радикальной бесприютности и его предназначению быть подверженному смерти [187].
Производное от Матери Земли, но расположенное в более высоких областях духа, саудаде предстает в мышлении Рофа Карбальо как мотор преображения, как путь, «который восходит от спутанного и хтонического, того, что испытывает почти растительное притяжение к земле, где мы родились, к самой высокой лирической или сентиментальной вершине». Эта способность духовной трансформации саудаде и позволяет исполненному саудаде человеку пользоваться тем неотвратимым моментом, когда, словно возвращаясь к потерянному раю детства, он чувствует, что образует единство с природой, лишенный тела вне времени, когда предметы кажутся ему одновременно более далекими и более истинными, так как в этот единственный и особенный момент Природа открывает глазу человека «автономную сущность вещей», ту сущность, которая проявляется, «когда человек на них не смотрит».
Поскольку Природа – самое единое, что есть, так как она – самое древнее и самое юное во Вселенной, это духовное возвращение к единению с Природой, которое позволяет саудаде, мгновенно полагает конец расколу, вызванному в нем мышлением, когда оно отделяло субъективный мир от объективного, «я» от остального творения, превосходит или аннулирует время и смерть в потенции, сопровождающей все «человеческие действия» [188].
Так как саудаде является, как мы видели, мечтательной тоской на материнском лоне и возвращением к первоначальному единству с Природой, смерть перестает иметь значение и вызывать страх или ужас, ибо тот, кто путем единства в саудаде превращает в свет то, что существует внутри него и в каждый момент обновляется в нем самом и других существах, не боится смерти [189] [190].
Согласно воззрениям Рофа Карбальо, галисийское саудаде подразумевает особое отношение с глубокой реальностью Матери Земли, которая, воспринимаемая как нечто соответствующее самому существованию галисийского народа, ведет к тому, что он, как и португальский народ и в отличие от других народов, сталкивается с миром не для того, чтобы в нем господствовать, но наоборот, сохраняет
