выдуманы, но их правда не в будущем, а в прошлом каждого человека. Правда, ворота рая охраняет суровый страж – ужас рождения, который не позволяет памяти
пробудиться до конца и заставляет облекать тягу к материнскому лону в различные замещающие образы и символы.
Травма рождения воспроизводится в болезненных симптомах: в детском страхе, в неврозах и психозах взрослых. Здесь она потрясает тело больного, непродуктивно повторяя (конечно, в ослабленной форме) действительное потрясение, пережитое в момент рождения. Но при этом травма не изживается. Действительное преодоление травмы возможно только на путях культурного творчества. Ранк определяет культуру как совокупность усилий превратить внешний мир в замену, в суррогат (Ersatzbildung) материнского лона.
Вся культура и техника символичны. Мы живем в мире символов, которые, в последнем счете, знаменуют одно – материнское лоно (собственно uterus) и пути в него. Что такое пещера, в которую забивался первобытный человек? Что такое комната, в которой мы чувствуем себя уютно? Родина, государство и пр.? – Все это только суррогаты и символы оберегающего материнского лона.
Ранк пытается показать путем анализа архитектурных форм их скрытое сходство с uterusʼoм. Формы искусства он выводит из того же источника – травмы рождения; так, архаические статуи с их скрюченными, сидячими телами недвусмысленно выдают положение зародыша. Только греческий человек пластики – атлет, свободно играющий во внешнем мире, – знаменует преодоление травмы. Греки первые умели чувствовать себя хорошо во внешнем мире: у них не было тяги в темноту и уют внутриутробного состояния. Они разрешили загадку сфинкса, которая, по Ранку, есть именно загадка рождения человека.
Все творчество, таким образом, обусловлено как со стороны формы, так и со стороны содержания актом рождения в мир. Но наилучшим суррогатом рая, наиболее полной компенсацией травмы рождения является, по Ранку, сексуальная жизнь. Coitus – есть частичный возврат в uterus.
Смерть, по Ранку, тоже воспринимается человеком как возврат в uterus. Страх же, связанный с мыслью о смерти, повторяет ужас рождения. Древнейшие формы погребения: зарывание в землю («мать-земля»), сидячее положение покойника с поджатыми ногами (положение зародыша), погребение в лодке (намек на uterus и околоплодную жидкость), формы гроба, наконец, связанные с погребением обряды – все это выдает бессознательное понимание смерти как возврата в материнское лоно. Греческий способ сжигать трупы также знаменует наиболее удачное преодоление травмы рождения. Последние судороги агонии, по мнению Ранка, точно повторяют первые судороги рождающегося организма.
Методы Ранка в этой работе совершенно субъективны. Он не пытается дать объективного физиологического анализа травмы рождения и ее возможного влияния на последующую жизнь организма. Он ищет только воспоминания о травме в снах, в патологических симптомах, в мифах, искусстве, философии.
Характерно понимание Ранком психоаналитических сеансов как воспроизведения акта рождения (самое психоаналитическое пользование тянется нормально около 9 месяцев): сначала libido больного прикрепляется к врачу; полутемный кабинет (в освещенной части находится только больной, врач – в полумраке) изображает для больного uterus матери. Конец лечения воспроизводит травму рождения: больной должен освободиться от врача и этим отреагировать свое травматическое отделение от матери, так как травма рождения – последний источник всех нервных заболеваний.
На этом мы можем закончить изложение фрейдизма. Переход к критической части нашей работы прекрасно подготовлен книгой Ранка. Это – великолепное reductio ad absurdum некоторых сторон фрейдизма.
Часть III.
КРИТИКА ФРЕЙДИЗМА
Глава VII.
Фрейдизм как разновидность субъективной психологии
•
1. Фрейдизм и современная психология.
2. Элементарный состав психики и «бессознательного».
3. Субъективизм психической «динамики».
4. Критика теории эрогенных зон.
5. Фрейдизм и биология.
1. Фрейдизм и современная психология.
Во второй главе нашей книги мы охарактеризовали два основных направления современной психологии – субъективное и объективное. Теперь мы должны постараться дать точный и обстоятельный ответ, к какому из этих направлений нужно отнести фрейдизм [196].
Сам Фрейд и фрейдисты полагают, что они совершили коренную реформу старой психологии, что ими заложено основание совершенно новой, объективной науки о психическом.
К сожалению, фрейдисты никогда не попытались выяснить сколько-нибудь точно и подробно свое отношение к современной им психологии и практикующимся в ней методам. Это – большой недостаток фрейдизма. Психоаналитическая школа, подвергшаяся сначала дружной травле всего ученого мира, замкнулась в себя и усвоила несколько сектантские навыки работы и мышления, не совсем уместные в науке. Фрейд и его ученики цитируют только себя и ссылаются только друг на друга; в более позднее время начали цитировать еще Шопенгауэра и Ницше. Весь остальной мир для них почти не существует [197].
Итак, Фрейд ни разу не сделал серьезной попытки сколько-нибудь подробно и обстоятельно размежеваться с другими психологическими направлениями и методами: неясно его отношение к интроспективному методу (самонаблюдение), к лабораторно-экспериментальному, к вюрцбургской школе (Мессер и др.), к функциональной психологии (Штумпф и др.), к дифференциальной психологии (В. Штерн) [198] и, наконец, к новым попыткам объективных методов так называемого американского бихевиоризма (бихевиоризм – психология как наука о поведении). Невыясненной остается и позиция Фрейда в знаменитом споре, волновавшем его современников-психологов и философов, о психофизическом параллелизме и психофизической причинности [199].
Когда Фрейд и его ученики противопоставляют свою концепцию психического всей остальной психологии – увы, не давая себе даже труда дифференцировать эту остальную психологию, – они обвиняют ее в одном: в отождествлении психического и сознательного. Для психоанализа же сознательное – только одна из систем психического [200].
Может быть, это отличие психоанализа от остальной психологии действительно настолько велико, что между ними уже не может быть ничего общего, не может быть даже того минимума общего языка, который необходим для сведения счетов или размежевания? – Фрейд и его ученики, по-видимому, в этом убеждены.
Но так ли это?
Увы, на самом деле фрейдизм перенес в свои построения все основные пороки современной ему субъективной психологии. В этом легко убедиться, надо только не дать себя обмануть его сектантской, но в общем яркой и меткой терминологией.
2. Элементарный состав психики и «бессознательного».
Прежде всего фрейдизм догматически усвоил старое, идущее от Тетенса и благодаря Канту ставшее общепринятым разделение душевных явлений на волю (желания, стремления), чувство (эмоции, аффекты) и познание (ощущения, представления, мысли); притом он сохраняет те же определения этих способностей, какие были в ходу в психологии его времени и, как мы видим, ту же их дифференциацию. В самом деле, если мы обратимся к элементарному составу психики, как ее мыслит фрейдизм, то увидим, что она слагается из ощущений, представлений,
