что угодно, тогда он означает не более чем что-либо еще – и ни один текст нельзя назвать великим. Если текст – это прикрытие для мошенничества, тогда закрадываются сомнения обо всем, что кажется великим.
Эта техника деконструкции направлена в первую очередь против работ, которые не согласуются с постмодернистскими лозунгами.
Эта стратегия не нова. Если вы кого-то ненавидите и хотите причинить ему боль, наносите удары по больному месту. Вы хотите причинить боль человеку, который любит своих детей и ненавидит растлителей малолетних? Намекните и распространите слухи о том, что он любит детскую порнографию. Вы хотите причинить боль женщине, которая гордится своей независимостью? Пустите слух, что она вышла замуж за человека, потому что он богат. Правдивость или ложность слухов не имеет значения. И также не имеет значения, верят ли вам те, кому вы это рассказываете. Важно то, что вы наносите прямой разрушительный удар по чьей-то психике. Вы знаете, что эти обвинения и слухи вызовут содрогание, даже если они ни к чему не приведут. Вы светитесь черной радостью изнутри, зная, что вы это сделали. И в конце концов слухи могут во что-нибудь вылиться.
Лучший портрет этой психологии был написан Уильямом Шекспиром в его «Отелло». Яго, белый европеец, ненавидел Отелло, но он не мог надеяться победить его в открытом противостоянии. Как тогда он мог его уничтожить? Стратегия Яго заключалась в том, чтобы атаковать его там, где ему будет больнее всего – через любовь Отелло к Дездемоне. Яго косвенно намекнул на ее неверность, ему удалось вызвать в сознании Отелло сомнения в самом прекрасном, что есть в его жизни, и он позволил этому сомнению действовать как медленный яд.
Как и у постмодернистов, единственным оружием Яго были слова. Единственная разница в том, что постмодернисты действуют не так тонко в отношении намеченных целей.
Современный мир Просвещения гордится своей приверженностью равенству и справедливости, своей непредубежденностью, своей доступностью для всех и своими достижениями в области науки и техники. Мир Просвещения горд, уверен в себе и знает, что за ним будущее. И это невыносимо для того, кто полностью отдался противоположному и бесперспективному мировоззрению. Гордость Просвещения вызывает у такого человека непреодолимое желание ее уничтожить. И лучшая мишень для нападения – это вера Просвещения в собственное нравственное достоинство. Атакуйте Просвещение как сексистскую и расистскую, нетерпимо догматичную и жестоко эксплуататорскую систему. Подорвите его веру в свой разум, науку и технологию. Словам даже не надо быть правдивыми или последовательными, чтобы нанести желанный ущерб.
И, подобно Яго, постмодернизм в конце концов может и не заполучить девушку. Достаточно уничтожить Отелло [334].
Демонстрация сближения постмодернизма с нигилизмом важна для понимания этого дискурса, так же как и признание опасности, которую может представлять неудачное и нигилистическое движение. Мы проследили развитие постмодернизма от его корней, простирающихся к Руссо, Канту и Марксу, что позволило объяснить, как разные элементы движения сплелись воедино. Но определение истоков постмодернизма и их пагубных проявлений в современности еще не доказывает несостоятельность этого движения.
Необходимо также дискредитировать его исторические предпосылки, идентифицировать и выступить в защиту других альтернатив. Просвещение базировалось на принципах, противоположных постмодернизму, но хотя Просвещение смогло построить на базе этих принципов великолепный и богатый мир, эти базовые принципы не были достаточно четко сформулированы и защищены. Эта неубедительность была единственным слабым местом, которое было использовано постмодернистами для атаки на Просвещение. Поэтому только всесторонняя репрезентация и реабилитация этих принципов позволит продолжить миссию Просвещения и защитит его от посягательств постмодерна.
Свобода слова и постмодернизм
На заре модерна защита свободы слова одержала победу над традиционным авторитаризмом. Убедительные доводы Галилея [335], Джона Локка [336], Джона Стюарта Милля [337] и других победили в дебатах о свободе слова. Исторически их аргументы принадлежали к разным философским традициям и часто адаптировались к мировоззрению публики, в той или иной степени враждебной свободе слова. В современном дискурсе определенные аргументы в пользу свободы слова все еще имеют важное значение: (1) разум играет фундаментальную роль в процессе познания реальности (Галилей и Локк). (2) Разум это индивидуальная способность (особенно Локк). (3) Для познания реальности разумному индивиду нужна прежде всего свобода – свобода мыслить, критиковать и спорить (Галилей, Локк и Милль). (4) Свобода человека в его стремлении к знанию имеет фундаментальную ценность для других членов общества (особенно Милль).
Следствием такой аргументации является то, что когда мы создаем специализированные социальные институты для поиска и совершенствования нашего знания об истине – научные общества, исследовательские институты, колледжи и университеты, – мы должны прилагать особые усилия для защиты, воспитания и поощрения свободы творчества.
Поэтому удивителен тот факт, что в настоящее время самая большая угроза для свободы слова исходит из наших колледжей и университетов. Традиционно основной карьерной целью большинства ученых было получение высокой должности, чтобы можно было говорить все что угодно, не опасаясь увольнения. В этом и заключается смысл должностных полномочий: защищать свободу мысли и выражения. Тем не менее мы видим, что многие преподаватели, которые много лет работали, чтобы получить должность и связанную с ней академическую свободу, сегодня являются самыми решительными сторонниками ограничения свободы слова для других.
Глава 7. Свобода слова и постмодернизм
Вот два примера того, как некоторые представители академической среды стремятся ограничить свободу слова с помощью так называемых речевых кодов. Предлагаемый речевой код Мичиганского университета запрещал:
«Любое поведение, словесное или физическое, которое стигматизирует или преследует человека по принципу расы, этнической принадлежности, религии, пола, сексуальной ориентации, вероисповедания, национальности, происхождения, возраста, семейного положения, инвалидности или статуса ветерана Вьетнамской войны…»
В Висконсинском университете, другом крупном учебном заведении, горячо обсуждаемый речевой код предупреждал, что дисциплинарные меры будут применены в отношении любого студента за «расистские или дискриминационные комментарии, эпитеты, физические действия или иное вызывающее поведение, направленное на отдельного человека или группы людей, если такие комментарии, эпитеты, физические действия и иное вызывающее поведение намеренно: унижает расу, пол, религию, цвет кожи, вероисповедание, инвалидность, сексуальную ориентацию, национальность, происхождение или возраст человека или группы лиц; и создают запугивающую, враждебную или унизительную среду для образования, университетской работы или другой разрешенной университетом деятельности».
Эти два примера представляют собой речевые коды, которые внедряются во многих университетах и колледжах во всем мире. Основными теоретиками, стоящими за этими речевыми кодами, являются такие выдающиеся ученые, как Мари Дж. Мацуда, выступающая от имени американцев азиатского происхождения [338]; Ричард Дельгадо, выступающий от имени испаноговорящего населения и
