на свое посредничество между своими же соперничающими мирами, — до критического осмысления призрачных медиа, на основе которых выдвигаются такие претензии.
Он так и пишет в своем язвительно гностическом тоне: «Если есть плохой демиург, то есть и плохой теоретик, Философ или Богослов, который стоит за созданием такого знания — знания столь неудачного, что теперь мы сами должны начать всё заново и по-новому, старательно избегая тех кругов ада, на которые те обрекли самих себя» (c. 41). Но есть, конечно, и хорошие новости: «Философия как форма Мира — это наша тюрьма; но эта тюрьма не из плоти, а из галлюцинаций и трансцендентальных иллюзий — сама по себе она познаваема» (c. 41). Таким образом, нефилософию ЛАРЮЭЛЯ можно назвать практикой критики философии, неустанной и беспощадной.
Нефилософия — это синтаксическая тактика, практика борьбы. «Нефилософия — это даже не альтернативный способ продолжения философии или сама альтернатива. Это „средство“ освобождения от философии и ее военной формы. Это односторонняя борьба, в которой аксиомы и теоремы восстают против своих первоначальных философских положений — но не раз и не навсегда» (c. 14). В некоем утонченном смысле это тактическая теория медиа, которая пробивается через претензии на ксенокоммуникацию со стороны других конкурирующих теорий.
Что объединяет философию и христианство — это их желание контролировать порталы между мирами, или, если выражаться языком ЛАРЮЭЛЯ, — между разными аспектами Мира: между небом и землей, духом и плотью, бытностью и Бытием, и т. д. Как отмечает ВАНЕЙГЕМ в слегка ином регистре, философия всё еще далека от того, чтобы оставить теологические притязания на ксенокоммуникацию без своего внимания. ЛАРЮЭЛЬ пишет: «Однако роль религии (от которой философия фактически неотделима) заключается в том, чтобы провоцировать аффекты Реального. Монотеизму выгодно пользоваться своей особой привилегией: привязывать себя к этой цели, переоценивать ее и дополнять тем, чего ей не хватает. Таким образом, он ослабляет ту структуру, которая, по сути, становится благодатной почвой для бесконечно пустых фантазий, очищенных от любых примесей. Каково это — жить в подобном медиуме?» (c. 15).
Философия живет в тени христианства — точнее, в тени ее контроля над ксенокоммуникацией. Когда философия сама в свою очередь претендует на контроль, она узаконивает парадигму, в рамках которой тотальность соединяется с бытием именно через (неравный, асимметричный) проход через портал взаимной жертвенности. Это соединение происходит в разных формах: небо и земля, Бытие и бытность, Бытие и небытие, Бытие и событие, и т. д. Идея того, что ЛАРЮЭЛЬ называет «Единым» (но у чего могут быть и другие имена), встраивается в это «и», из которого берут начало противоположные друг другу формы. Единое как источник остается к этим формам равнодушным.
Как и ВАНЕЙГЕМ, ЛАРЮЭЛЬ утверждает, что кое-что можно спасти от влияния ереси, а именно ее проповедь всех живых: «Ересь подразумевает, что Жизнь — это и есть имя Реального» (c. 19–20). Живые находятся вне контролируемых обменов между Небом и Землей (их совокупность ЛАРЮЭЛЬ называет Миром). Они свидетельствуют об иной Жизни, которая идентична неупорядоченному, непередаваемому Реальному. Это и есть еретическое подтверждение невозможности сообщения с Реальным, что «защищает нас от самоотражающихся фантазий» (c. 17). Реальное — это то, во что спектакль якобы вдыхает жизнь, но к чему на самом деле остается равнодушным.
Религия — это ортодоксия, которая пытается порвать (и скрепить) свою связь со множеством разных ересей. Впрочем, фурии как раз выступают на стороне ереси — точнее, ересей. ЛАРЮЭЛЬ не пытается превратить какую-либо из ересей в новую ортодоксию и «поддерживать религиозную эксплуатацию человека в иной форме» (c. 26). Скорее, речь идет о повороте в 90 градусов, о прекращении насилия одного над другим, о невозможности сообщения между мирами. Бог не мертв — медиа мертвы. Вспоминая ЭПИКУРА, можно сказать: если боги в самом деле существуют, то у них явно нет никакого желания коммуницировать с нами. А это уже похоже на попытку радикальной ереси [274].
Любой портал ксенокоммуникации защищен — если не откровенной угрозой насилия, то хотя бы указом на нее. «В гнозисе всё исходит от человека, и больше не исходит от Мира… Бытия или Другого. Человеческое Реальное, что оригинальным образом открылось благодаря ереси, как и сама еретическая практика мышления, исключают господство со стороны онтологического и философского аппарата» (c. 35). Как писал ДЕБОР, «послушание мертво» [275].
Таков типичный буржуазный левый: как и все левые, он выбирает сторону с сомнительной репутацией — при этом инстинктивно держится поближе к самым приличным из неприличных. Он предпочитает АЛЬТЮССЕРА ДЕБОРУ, а ДЕБОРА — ВАНЕЙГЕМУ. ЛЕНИНА он предпочитает БОГДАНОВУ, а БОГДАНОВА — ВИКТОРУ СЕРЖУ. Между МАРКСОМ и ЭНГЕЛЬСОМ он выберет МАРКСА, а между ЭНГЕЛЬСОМ и ПОЛЕМ ЛАФАРГОМ — ЭНГЕЛЬСА. Он больше симпатизирует апостолу Павлу, нежели еретикам. Обычно он (а обычно это именно «он»…) даже не упоминает еретиков. ЛАРЮЭЛЬ, как и ВАНЕЙГЕМ, возвращает их к жизни — но в данном случае возвращает без имен, даже без их основных доктрин. Он оказывает им любезность, представляя еретиков как единомышленников, проделывающих немалую мыслительную работу: «За неимением лучших вариантов, мы попросим философов, историков и богословов пересмотреть „еретический вопрос“ — и подробно изучить, в какой степени это действительно является ересью, которая ставит под вопрос их традиционные установки и чистую совесть, их полномочия и предрассудки» (c. 33).
Ересь — это неумолимая рассогласованность мысли. И установить ересь можно только с помощью еретических методов. Здесь ЛАРЮЭЛЬ выходит за рамки осторожной практики ВАНЕЙГЕМА — за рамки доказательства ереси через ортодоксальные анафемы. ЛАРЮЭЛЬ пишет: «Мы знаем, что те „решения“ языка и мысли, с помощью которых мы формулируем и определяем ересь, сами должны лежать в области ереси — а не в области философских или теологических ортодоксий» (c. 45). Здесь нам открывается целая поляна раздвоенных тропинок. Так выглядит подлинная история восстания в повседневной жизни.
В представлениях ортодоксии еретики предстают разнозненными и отлученными. «Рассогласованность человеческого Живого, которое утверждает, что оно отделено от согласованности сути или Бытия, — вот что открыли нам еретики, вот что бросает вызов философии и теологии» (c. 46). Ересь в лучшем случае существует в имманентном Реальном, в то время как философия существует и в Реальном — и между ним и чем-то другим. Ересь же находится внутри — и отказывается выступать посредником. Таким образом, ересь как разделение и ересь как контроль предваряет ксенокоммуникацию. Ересь, которую практикует ЛАРЮЭЛЬ, — это высвобождение на уровне синтаксиса: замена союза «и» предлогом «в».
Компромисс между ортодоксией и ересью возможен тогда, когда еретики претендуют на свою отдельную ортодоксию. Так католики установят дипломатические отношения с протестантами, ленинцы
