только против коммуникационного императива, но и против устоявшихся традиций изучения медиа и коммуникации. Они явно недовольны тем, что медиаисследования давно топчутся вокруг одних и тех же теорий и концептов.
АЛЕКСАНДРА
Как, например, «новые медиа», по которым авторы проходятся уже на первых страницах.
АНТОН
Да, как раз против такого подхода авторы возражают и предлагают нам от него отказаться. Авторы проделали хорошую работу с традиционными методами изучения медиа — как минимум, не доверяя им, указывая на их несовершенства и изношенность. И предисловие стало бы такой же банальностью, которую мы навязали бы этому тексту. А вот после прочтения этой книги, когда мы увидели, насколько она необычная и ни на что не похожая, — вот тут нам и нужно примирить ее с нашей реальностью (или нашу реальность примирить с ней), попытаться понять, что же произошло.
Кроме того, по отношению к читателю послесловие кажется более аккуратным, менее навязчивым жестом. Читатель начинает с авторского текста. Он встречает его сразу за обложкой, не отвлекается на чужой голос, ему ничто не мешает. И если после прочтения читатель решит, что самого текста ему вполне достаточно, мы никак его не потревожим. Если же читателю нужно что-то еще, то наш разговор-послесловие может оказаться полезным дополнением. Предисловие же в любом случае выглядит этаким препятствием, которое нужно преодолеть — либо прочитав его, либо хотя бы пролистав.
АЛЕКСАНДРА
Еще мне нравится, что послесловие, в отличие от предисловия, неизбежно закончится молчанием, закрытой книгой. Это вновь иллюстрирует критику коммуникационного императива, подчеркивает, что первично, а что вторично… И, если честно, после такого текста просто хочется сверить свои впечатления, как после сложного кино или постановки.
АНТОН
Я вспоминаю, как некоторые люди, выходя из кинозала, сразу начинают обсуждение фильма — даже несколько нарочито, формально. Словно это обсуждение для них чуть ли не важнее самого просмотра.
АЛЕКСАНДРА
И в театрах обсуждения тоже часто начинаются уже в гардеробе. Так и хочется сказать: пожалуйста, не говорите хотя бы две минуты, дайте взять пальто и выйти отсюда под впечатлением! Немного побыть с ним, не расплескав в чужих обсуждениях. Возможно, нам тоже стоит тактично выдержать паузу? Попросить издательство оставить несколько пустых страниц между текстом и послесловием, дать читателям отдышаться… Так что же это было? Вы инициатор этого перевода — расскажите, почему Экскоммуникации вообще стоило появиться на русском языке?
АНТОН
Дело в том, что авторы проделывают одну впечатляющую вещь. Они категорично заявляют о необходимости отказа от устоявшихся и привычных подходов к концептуализации и изучению медиа. А с этими подходами в принципе спорят немногие. Немногие сегодня ставят под сомнение традиционные теории медиа второй половины ХХ века. И очень немногие решаются на пересмотр самого феномена медиа. Мало кто говорит: да, мы хорошо помним, что мы читали; а теперь давайте попробуем представить, что медиа — это совсем не то, что мы думали о них раньше.
В медиаисследованиях сегодня есть явный недостаток больших теорий. Скажем, в социологии целый набор крупных теорий и течений, там регулярно случаются «повороты», а основная часть медиатеорий стоит на одной и той же платформе. Это, как правило, разговор о медиуме как о посреднике. В прикладных исследованиях обычно исходят из базовой модели коммуникации: медиум как носитель сообщения, которое передаётся от источника к адресату. И это при том, что есть Никлас Луман и его теория аутопоэзиса, в которой нет никакой передачи сообщения из точки А в точку Б. И это при том, что есть МАРШАЛЛ МАКЛЮЭН, который перемещает фокус внимания с сообщения на сам медиум. И вот все читают ЛУМАНА, МАКЛЮЭНА… А потом делают новое эмпирическое исследование, в котором медиумы вновь передают сообщения.
АЛЕКСАНДРА
И почему так происходит?
АНТОН
Я думаю, дело в сложности самого феномена. Трудно сформулировать, что такое медиум; тем более в целях эмпирического проекта трудно сформулировать что-то за пределами идеи «медиума-тележки», которая везет сообщение из одной точки в другую. Ну и правда, что тут может быть еще?
АЛЕКСАНДРА
Наверное, нас еще сбивает с толку советское «СМИ», которое до сих пор в обиходе и взаимозаменяемо с «медиа». Вот это «средство» массовой информации понятие, конечно, совершенно анахроничное, настоящая окаменелость.
АНТОН
Да, но окаменелость очень удобная. Это такое чисто механистическое представление об обществе и о процессах коммуникации в нем. Это про поступательное движение, про техническое перемещение тележки из одного конца в другой. Это кажется настолько самоочевидным и естественным, что как будто не нуждается в дальнейшей критике и работе. Но, собственно, в критике вообще ничего само по себе не нуждается. Критика — это эстетический жест, проявление воли, но точно не необходимость. И это действительно интересный вопрос: почему же в философии и социологии происходит критическая рефлексия по отношению к собственным основам, к базовым феноменам и концептам, а медиаисследования в целом довольствуются таким вот примитивным, инструментальным представлением о медиа. И работают исходя из него.
Но кроме привычки и человеческой лени есть всё же и сложность феномена медиа, его вездесущность. Нам легче остановиться на конвенциональной модели «СМИ», потому что кажется, что нужно иметь под руками что-то понятное и твердое, что можно исследовать. А если рассмотреть «более широкое понимание» феномена, то здесь будто бы и не за что ухватиться. Что на самом деле делают медиа? Как на самом деле они присутствуют? И что конкретно мы тут можем изучать? Кажется, МАКЛЮЭН сделал всё, что было возможно сделать с медиа в том виде, в каком он их сам и сформулировал. И дальнейшее рассуждение о медиа в их «более широком понимании» будут просто повторением МАКЛЮЭНА. Но, конечно, это только кажется.
Есть еще один аспект — институциональный. Медиаисследования в узком смысле, то есть исследования массмедиа, очень хорошо принимаются и финансируются. Здесь понятно, что делать. Представление о влиянии медиа на общество, которое сформировалось и утвердилось в начале ХХ века, — это такая самоочевидная данность, с которой абсолютно бессмысленно спорить. И представление об этом влиянии прочно вошло в политические и исторические дискурсы. Многие историки (и тем более политики) с готовностью соглашаются, что бурное развитие определенных массмедиа привело к тем или иным социальным изменениям: скажем, кинофильмы ЛЕНИ РИФЕНШТАЛЬ немало способствовали становлению Третьего рейха. А в Нюрнберге в качестве военных преступников судили в том числе и пропагандистов «оси».
Всё это подтверждает привычную идею, что медиа являются не только орудием, но и оружием. Эта идея хорошо превращается в конкретные прикладные медиаисследования, за которые готовы платить и бизнес, и политика, и гражданское общество, и
