между эстетическими свойствами объектов. Гиперобъект — это не функция нашего познания: он —
«гипер-» относительно червей, лимонов, ультрафиолетовых лучей, как и относительно людей [246].
Теперь мы должны кратко рассказать об этих свойствах — этому занятию Мортон посвящает всю первую часть своей книги.
Вязкость была подвергнута великолепному философскому анализу еще в 1940-х годах экзистенциалистом Жан-Полем Сартром. Он сравнивает наше погружение в вязкую среду с «осой, которая погрузилась в варенье и в нем утонула» [247]. Если современная философия считает людей трансцендентными ироничными существами, сделанными совсем не из того же материала, что и космос, в котором они живут, то вязкость преподает нам противоположный урок, «что мы [не] вечно плаваем в пространстве внешнего космоса, но как раз противоположное, — что мы приклеены к нашей феноменологической ситуации» [248]. Всякая вязкость, утверждает Мортон, на самом деле есть лишь ослабленная версия своей самой мощной возможной интенсивности, смерти. Как говорит он сам: «…случаи, когда внутреннее вещи полностью совпадает с ее внешним, называют растворением, или смертью. С учетом того, что гиперобъект <…> достаточно велик, все сущие существуют в пасти той или иной формы смерти, и именно поэтому на буддийских тханках Колеса Жизни изображают шесть кругов существования, вращающихся вокруг разверстого зубастого рта Ямы, Владыки Смерти» [249]. Впрочем, критически настроенный читатель может недовольно заметить, что вязкость — это избитая тема, к которой Мортон вместе с ООО не имеют никакого отношения. Поскольку не только Сартр успел ее в подробностях проанализировать, но и многие другие философы-модернисты сделали выводы о том, что «Я» и мир вязко сцеплены между собой, особенно учитывая тот факт, что наше сознание в этом мире всегда телесно воплощено. Тем не менее эти претенденты на приоритет почти всегда упускают действительно оригинальный ООО-момент: а именно тот, что данную интуицию «можно распространить и на нечеловеческие сущности. В некотором смысле все объекты увязают в липкой слизи вязкости потому, что с онтологической точки зрения они никогда не исчерпывают друг друга — даже если они врезаются друг в друга на полной скорости» [250]. Ссылаясь на термин, являющийся для ООО критически важным, несмотря на часто вызываемые им насмешки, Мортон также говорит об «истинности того, что феноменология называет непосредственностью или искренностью» [251]. Для Мортона, как и для Богоста, искренность любого человеческого либо нечеловеческого агента исходит из того, что таковой неизбежно поглощен тем, что он делает прямо сейчас: совсем как Ной Франкович, вымышленный «ироничный» адвокат, который растрачивает свою жизнь на юриспруденцию, даже если при этом он утверждает, что высмеивает данное занятие.
Далее обратимся к тому, что Мортон называет нелокальностью гиперобъектов. Он открыто признает научные истоки этого понятия: «Нелокальность — это технический термин квантовой теории. Ален Аспе, ученик Эйнштейна Дэвид Бом, Антон Цайлингер и другие ученые продемонстрировали, что парадокс Эйнштейна — Подольского — Розена, связанный с квантовой теорией, является эмпирическим фактом» [252]. Это значит, что две частицы могут быть «запутаны» так, что, когда одной из них посылают информацию, другая сразу же начинает себя вести противоположным или же дополнительным образом — даже если они уже разделены расстоянием, делающим быструю коммуникацию невозможной. Мортон продолжает: «Согласно общепринятой точке зрения, такого не должно происходить, поскольку это означает, что сигналы движутся быстрее [скорости] света. Цайлингер продемонстрировал нелокальные феномены, используя запутанные частицы, расположенные по разные стороны города Вены, на двух различных Канарских островах и на орбитальных спутниках» [253]. Если мы не собираемся поставить под сомнение аксиому Эйнштейна о том, что скорость света является максимальной скоростью любой передачи информации, то нам, видимо, придется принять нелокальность в качестве основной характеристики нашей Вселенной. Отсюда Мортон делает выводы, выходящие за пределы возможностей современной науки, связывая ее с онтологией Брайанта: ни один из выживших в Хиросиме не пережил этого события целиком, а столкнулся лишь с его «локальной манифестацией» [254]. Эту идею Мортон связывает со своими взглядами на общую эстетическую структуру причинности и особенно восприятия, высказанными им в «Реалистической магии»: «Птицы [при навигации] воспринимают не какой-то традиционный материальный сгусток, но эстетическую форму», которая также может рассматриваться как локальная манифестация магнитного поля Земли, не воспринимаемого в качестве единого целого [255]. Возвращаясь к центральным для его книги проблемам окружающей среды, Мортон напоминает нам, что всё, с чем мы когда-либо имеем дело в земных системах, также является их локальной манифестацией: «Когда вы чувствуете дождевые капли, вы в некотором смысле опытно переживаете климат… Но вы никогда напрямую не сталкивались с глобальным потеплением как таковым» [256]. Или, если более поэтично: «Когда я ищу гиперобъект „нефть“, я не нахожу его. Нефть — это только капли, потоки, реки и пятна нефти» [257].
При помощи своего понятия темпоральной ундуляции Мортон снимает еще один урожай с концепта нелокальности. Ведь гиперобъекты существуют в масштабах, которые затрудняют или даже делают невозможным их восприятие. В качестве особенно яркого примера Мортон приводит выполненное Феликсом Хессом акустическое произведение искусства «Флуктуации давления воздуха»: Хесс записал пятидневный звук Нью-Йорка, а затем воспроизвел его со скоростью, в триста шестьдесят раз превышающей оригинал. Результат захватывает дух: «Уличное движение начинает звучать как писк крошечных насекомых. Становится слышимым медленный периодический гул <…> я слышу стоячую волну, вызванную изменениями атмосферного давления над Атлантическим океаном. Я слышу звучание воздуха над Атлантикой» [258]. Здесь ранее неслышимый гиперобъект стал доступен человеческому слуху. Открытие гиперобъектов Мортон приписывает средневековому арабскому философу Ар-Рази. Последний придерживался мнения (в конечном счете правильного), что многие из объектов, считавшиеся в его время вечными и нетленными, являются тем не менее сотворенными и поэтому должны будут подвергнуться распаду: «Ар-Рази пишет, что золото, драгоценности и стекло могут распадаться, но с гораздо меньшей скоростью, чем овощи, фрукты и специи» [259]. Это подводит Мортона к точному пониманию того, насколько более угрожающе выглядят просто очень большие конечные количества чего-либо по сравнению с вероятными бесконечными количествами того же самого. Ведь «эти гигантские временны́е масштабы [гиперобъектов] поистине унизительны: они унизительны в том смысле, что вынуждают нас осознать, насколько близко к Земле мы находимся. С бесконечностью гораздо легче справиться. Бесконечность напоминает о наших когнитивных способностях…». И на той же странице ниже: «В определенном смысле представить „вечность“ гораздо проще, чем просто обширную конечность. Вечность заставляет нас чувствовать себя значимыми. Сто тысяч лет заставляют задуматься, можем ли мы вообразить себе сто тысяч чего бы то ни было» [260].
Как мы увидели ранее, Мортон вводит понятие фазирования, утверждая, что «гиперобъекты
