Правоположения нераздельно связаны с действующими юридическими нормами, со смыслом, духом действующего законодательства, носят подзаконный, поднормативный характер. Они не входят в нормативную основу механизма правового регулирования, не могут служить самостоятельным основанием возникновения прав и обязанностей, критерием правомерного поведения. Во всех случаях они остаются явлениями, относящимися к области применения права. Но, будучи объективированным результатом судебной, иной индивидуально-правовой деятельности компетентных органов, правоположения, не сливаясь с действующими нормами, представляют собой относительно самостоятельные правовые явления, специфическую разновидность правовой реальности.
Вместе с тем нужно учитывать и другое. Так как юридическая практика выражена в положениях, которые весьма близки к юридическим нормам и к тому же нередко формулируются в качестве нормативных, эти положения при известных обстоятельствах (при формировании правовой системы, при значительном отставании законодательства от требований жизни) могут приобрести и первичное значение, когда соответствующие акты становятся источниками права (хотя при отставании законодательства правотворчество центральных юрисдикционных органов все же не согласуется с требованиями законности и в лучшем случае может рассматриваться лишь в качестве «вынужденного», «меньшего зла»). Да и вообще грань между нормативными положениями практики и юридическими нормами не является непроходимой. Именно в практике постепенно формируются, отрабатываются положения, которым как бы тесно в области правоприменения и которым, в принципе, суждено стать впоследствии юридическими нормами.
Категория «правоположение», выдвинутая и обоснованная рядом авторов (С.Н. Братусем, А.К. Безиной, А.Б. Венгеровым, В.В. Лазаревым, В.П. Реутовым, А.Ф. Черданцевым и др.), все более утверждается в юридической науке.
Есть веские основания полагать, что эта категория является своего рода теоретической находкой, научной конструкцией, имеющей существенное перспективное значение. Она позволяет провести четкую грань между положениями юридической практики и правовыми предписаниями. Вместе с тем данная категория показывает, что объективированный опыт правоприменительной деятельности компетентных органов носит характер положений, обладающих интеллектуально-волевым содержанием и известными регулирующими свойствами. А это ориентирует на то, чтобы относиться к объективированным формам практики как к реальности, элементу правовой системы и именно с таких позиций активно их изучать и использовать в практической деятельности.
Одно уточнение по вопросу о правоположениях по сравнению с позицией, которую автор отстаивал ранее («Проблемы теории права», т. I, с. 93–101). Правильнее вслед за С.Н. Братусем и А.Б. Венгеровым[368] усматривать в правоположениях не одну из форм юридической практики, а содержание практики (как итога, результата правоприменительной деятельности) в целом. Однако с тем, чтобы не ограничивать юридическую практику одними обобщенными нормативными положениями в актах центральных юрисдикционных органов и решениями по принципиальным юридическим делам, нужно держать в поле зрения все многообразие форм юридической практики[369], в том числе и текущую практику, где правоположения существуют в скрытом виде.
Авторы, отрицающие существование правоположений в качестве особых правовых явлений, утверждают обычно, что это — лишь результаты толкования законов[370]. Само по себе подобное утверждение справедливо. Следует лишь учитывать, что в рассматриваемых случаях результат толкования субстанционален, он зафиксирован в качестве опыта индивидуально-правовой деятельности в правоприменительном (а иногда и в особом) акте и именно потому получил относительно самостоятельное существование в качестве элемента правовой системы.
4. Формы практики.
В советской правовой системе отчетливо различаются следующие три формы юридической практики (названия условные): а) текущая, б) прецедентная, в) руководящая[371].
Текущая — опыт применения законодательства, выраженный в решениях судов по конкретным юридическим делам. Эта форма практики является «первичной», наиболее простой. Нередко здесь только намечаются линии решения той или иной категории юридических дел. Само понимание юридической ситуации, конкретизировано усвоенное содержание норм «скрыто» в решении юридического дела, и в такого рода решениях как бы спрятано правоположение о применении нормативных предписаний к данным фактическим обстоятельствам — тот опыт, который усваивается профессиональным правосознанием практических работников, обогащает его и через него вновь вливается в практическую жизнь. Этот опыт при всей еще неустойчивости, порой неопределенности в то же время отличается свежестью непосредственного соприкосновения права с жизнью.
Прецедентная — опыт применения законодательства, выраженный в постановлениях и определениях высших судебных, а также арбитражных и некоторых иных органов по конкретным делам, имеющим принципиальный характер (т. е. делам, наиболее остро выявляющим спорные вопросы применения закона, по-разному решаемым нижестоящими органами, и т. д.). Такая практика является «прецедентной» потому, что дает прецедент толкования[372], или, точнее, прецедент (образец) применения права. В отличие от прецедента как источника права прецедентная практика не ведет к созданию новой юридической нормы, а связана с разъяснением уже существующей нормы права, с выработкой определенного, «устоявшегося» положения о применении нормы права по аналогичным делам[373]. В постановлениях и определениях высших судебных органов по делам указанного рола содержится своего рода типовое решение, образец для решения «через пример». Они поэтому в какой-то мере приобретают нормативное значение[374].
Здесь, следовательно, правоположения объективируются уже реально. Тем более что в некоторых случаях в самом содержании постановлений и определений высших судебных органов формулируются общие нормативные суждения, разъясняющие закон (например, содержащиеся в постановлениях Верховного Суда РСФСР суждения о критерии, определяющем юридическую силу гарантийных писем жилищных органов, об учете «семейного соглашения» при решении вопроса о разделе жилой площади[375]). Отсюда существенное регулятивное — в сфере применения права — значение такого рода правоположений. И отсюда же необходимость тщательного их учета в практической деятельности, о чем Пленумом Верховного Суда СССР со всей определенностью сказано в постановлении от 6 октября 1970 г. «О мерах по дальнейшему улучшению деятельности судебных коллегий по гражданским делам Верховных судов союзных республик»[376].
Особой разновидностью прецедентной практики являются правоположения, складывающиеся в результате применения права по аналогии. Сам по себе факт пробела в законодательстве придает соответствующим правоприменительным решениям принципиальное значение. Впрочем, именно принципиальное, но не более.
Руководящая — опыт применения законодательства, выраженный в особых актах центральных судебных и иных юрисдикционных органов (постановлениях Пленумов Верховного Суда СССР и союзных республик, в инструктивных письмах Госарбитража), в которых данные практики обобщенно, «вторично» формулируются в виде конкретизирующих нормативных предписаний. Это — высшая форма практики, которой в СССР законом (ст. 3 Закона СССР о Верховном Суде СССР) придано руководящее значение. Здесь опыт применения законодательства не связан непосредственно с решением юридических дел. Правоположения, образующие эту вторичную практику, выступают в виде конкретизированных, формально-определенных предписаний и потому наиболее полно раскрывают свое интеллектуально-волевое содержание, приближаются к нормативным предписаниям правотворчества, к нормам права. Более того, по своему существу такого рода предписания подчас конкретизируют закон по важнейшим моментам и в силу этого являются положениями, «достойными» иметь статус юридических норм.
Вместе с тем необходимо подчеркнуть: конкретизирующие предписания центральных органов юрисдикции — это все же не нормы права. По отношению к правовым нормам они представляют собой результаты официального нормативного толкования действующего права — логическими выводами из одной, а чаще из нескольких связанных между собой юридических норм, сформулированных на основе данных юридической практики. Главное же — они являются не результатом правотворчества, а обобщенными результатами деятельности, относящейся к иной сфере правовой действительности, к применению права. И пусть конкретизирующие предписания «перерастают» по внешнему облику, а в ряде случаев и по содержанию то, что должно быть присуще юридической практике, все равно по своему источнику и по своей природе они остаются вспомогательными нормами правоприменения и не покидают этого участка правовой действительности. По сумме своих свойств и признаков они так и не «дотягивают» до юридических норм[377], не включаются в целостную нормативную систему — основу механизма правового регулирования, не несут на себе печать свойственных ей характеристик, и вследствие этого им не присуще то, что свойственно собственно праву, — значение первичного источника юридической энергии, первичного критерия правомерного поведения.
