персоналию он исчерпывает почему-то только шестью именами. Это – Платон, Аристотель, Гиппократ, Гален, Евклид и Птолемей. Был и другой вариант – Платон, Аристотель, Гален, Цицерон, Сенека, Плутарх. Похоже просто на вздор. Ведь совершенно ясно, что античная философия лицами, перечисленными в любом из этих списков, не исчерпывается, не говоря уже о том, что некоторые из перечисленных в этих списках лиц к античной философии в строгом смысле или вовсе не относятся (Гиппократ – медик, Птолемей – астроном, Евклид – математик), или в философии были заурядными эклектиками-синкретистами и, поэтому, лишь второстепенными философами по своему авторитету (Цицерон, Плутарх, Гален). Тем не менее, Фрэнсис Бэкон, усмотрев в деятельности всего лишь шести античных философов всё содержание античной философии, и оценив это содержание как никчёмное, противопоставил изучению умствований всего лишь шести умов изучение безграничного богатства внешней природы. (О шести умах см.:
Антисери Д., Реале Дж. Западная философия от истоков до наших дней: в 4 т. Т. 3: От Возрождения до Канта. СПб., 2002. С. 168).
Точнее сказать, даже и не утверждает, а исходит, именно исходит из наивной уверенности здравого смысла в достаточной с практической точки зрения правдивости того знания, которое поступает через органы внешних чувств. Потому что утверждать что-то можно лишь после анализа различных вариантов решения какой-либо проблемы. Пересмотрев все варианты, естественно какой-то вариант признать оптимальным, и затем это признание уже окончательно утвердить. Если же такого предварительного анализа нет, а у Фрэнсиса Бэкона его таки нет, то тогда окончательное решение не утверждается в логическом смысле этого слова, а из него исходят как из не подлежащего сомнению изначально. Для Фрэнсиса Бэкона сенсуалистическая гносеология сама собой разумеется. Это не вывод, а исходная установка.
Это, конечно, фигуральное выражение. Предрассудки сравниваются с античными скульптурными изображениями языческих богов, борьба с которыми была характерна для первых христиан. Как первые христиане видели в «сокрушении языческих идолов» непременное условие для начала правильного (т. е. христианского) поклонения Богу, так, по мысли Фрэнсиса Бэкона, необходимо сначала освободиться от идолов-предрассудков, чтобы приступить к правильному (т. е. научному) познанию природы.
Затянуто-длинным это изложение было потому, что авторам учебников по логике всегда хотелось представить раздел об «индуктивной логике» даже по своему размеру, т. е. по количеству слов, сопоставимым с размером раздела «дедуктивная логика» (= аристотелевская логика), а это можно было сделать только растягивая дополнительными словами и повторами изложение тощей по своему содержанию всей этой «инструкции к использованию индукции на практике».
Кроме общих причин такого внимания к изобретениям, обусловленных общей философской ориентацией Фрэнсиса Бэкона на естествознание, а не на метафизику, была и специальная причина внимания к практическим изобретениям. Это – широко распространённое увлечение магией в те времена. Как это ни странно покажется, но увлечение магией среди тогдашних образованных людей не столько было пережитком Средневековья, сколько было стимулировано общим интересом ко всей античной культуре в её последней, александрийской фазе. А античная культура есть не только античная философия, но и античная языческая религия во всём своём многообразии, всё прикладное знание, все ремёсла и искусства, а среди последних и … магия. Понятно само собой, что между античной философией и античной магией нет никакой связи уже по той простой причине, что магия относится к практической деятельности человека, а античная философия в своём главном русле, рационалистическом, практику в принципе игнорирует, занимаясь исключительно только теоретическим умствованием, метафизикой. Но это античная философия, рационально-метафизическая, т. е. супранатуралистическая. А Фрэнсис Бэкон был зачинателем и убеждённым приверженцем эмпирической философии, натуралистической. Для него философия, как мы уже знаем, есть, в сущности, естествознание. Прикладная же часть естествознание есть техника, т. е. набор технических приёмов и технических изобретений. Поэтому интерес Фрэнсиса Бэкона к техническим изобретениям вполне объясним, как и объясним его интерес к магическому искусству. Для него магические приёмы и технические изобретения были конкурентами в попытках воздействия на предметы чувственного мира (в том числе и на людей). Интерес Фрэнсиса Бэкона к магии чисто отрицательный. Для него вся магия есть следствие если не шарлатанства, то уж во всяком случае невежества. Развеять это невежество как раз и должны новая философия и её неизбежные следствия – новые технические изобретения.
Схема обывательского рассуждения: там, где знание, там наука; где нет знания, там нет и науки; отсутствие знания и науки есть невежество; следствием невежества является вера; на вере конструируется религия.
Правда, не надо забывать, что в этом эмпиризме математика-то как раз имеет не эмпирическую, а априорно-рационалистическую сущность.
В XVII веке английские интеллектуалы из-за беспрерывных общественных беспорядков у себя на родине возымели обыкновение восполнять свое национальное высшее образование во вполне спокойной тогда абсолютистской Франции. Во Франции же математика была неотъемлемым разделом всей образовательной национальной программы на всех уровнях, в том числе и на высшем уровне. Кроме того, во Франции склонность к математике, к математическому рационализму именно в это время, в XVII веке, стала в лице Декарта специальным свойством их, французов, национальной философии. Томас Гоббс учился во Франции и там же проникся интересом и уважением к математической учености. Так принято думать. Но невольно возникает вопрос: неужели для получения математических знаний и для осознания их важности непременно требовалось переместиться из Англии во Францию? Математика как предмет средне-высшего школьного образования была хорошо известна во всей Западной Европе, в том числе и в Англии, с античных времен. Интерес и внимание к математике – вполне естественное свойство европейского интеллектуала той эпохи. Неестественным было отсутствие интереса к математике у Фрэнсиса Бэкона.
Не запутаться бы в этих «копиях». Тут их два вида. Оригинал предполагается только один – предмет чувственного мира. Восприятие предполагается быть копией предмета. А представление предполагается быть копией восприятия, т. е. копией копии предмета. Для наивного понимания этих отношений между предметом чувственного мира, восприятием этого предмета и представлением об этом предмете всё это выглядит именно так: оригинал – копия – копия копии. Но для скептика тут всё сомнительно. Невозможно доказать, что оригинал (предмет чувственного мира) вообще реально существует. Если бы предмет даже и существовал, то невозможно доказать, что восприятие есть его копия. Нельзя также доказать и то, что представление есть копия восприятия.
Сенсуализм имеет два варианта
