одобряют их плодовитость, первые потому, что она их обогащает, вторые потому, что она выдает им кредит доверия.
Мыслители могут предупреждать нас сколько угодно, их голоса почти неизменно заглушат интересы морали и рынка, чей союз нерасторжим, деньгам и духовности нет дела до остановки движения, торговцам нужны покупатели, священникам — семьи, война волнует их меньше, чем недород: в торговцах и священниках порядок смерти находит свои самые надежные опоры.
Людям придется вспомнить об этом заговоре, и когда несчастье станет их ежедневным хлебом, придется наказать тех, кто обрек их на хаос самим фактом своего существования.
Единственное лекарство от несчастья — в бесплодии несчастных, но порядок смерти, порядок торговцев и священников, не дает даже заговорить об этом. Торговцы и священники хотят обогащаться и властвовать, им нужны материальная прибыль и моральный кредит, и они получают их из-за нашей глупости, потому что трезвый взгляд на вещи был бы концом и их, и несчастья.
Наши традиции устарели, и их хранители — преступники, они проповедуют дисциплину, только чтобы увековечить эти традиции, пусть и ценой нашей гибели.
Наш долг — осквернять то, что они чтут, потому что изменениям не укорениться без осквернения, и чем больше мы тянем с изменениями, тем больше нам придется пережить бед и мучений. Я обращаюсь ко всем и говорю погибельным массам, что они могли бы избежать своей судьбы, если бы не сливались в безликое множество, это отныне в их интересах — осушить источники жизни и понять, что в этом несчастном мире нет иного греха, кроме греха нищеты, ибо всякий нищий становится преступником, начиная с того момента, когда, порождая нищего, он делает новую ставку на несчастье.
Наши революции провалились одна за другой, и не зря: ни одна не осмелилась посягнуть на главное, каждая считала себя универсальной наследницей прошлого, которое, набегая на нее обратной волной, тушило ее исток. На самом деле нам нужно изменить ось, и после катастрофы мы ее непременно изменим, а до тех пор мы продолжим прежние блуждания и не продвинемся ни на шаг в той карьере, которую вечно для себя намечаем.
Однажды нам придется целиком и полностью изменить статус семьи, поскольку традиционные семьи, превозносимые моралистами, множат людей. Мы поймаем этих моралистов за язык, когда плодовитость станет преступлением, с которым мы расправимся, перевернув статус семьи вверх дном. Тут же кроется и школа рабства, и именно поэтому тираны обожают традиционные семьи, в которых женщина — прислуга, дети — рабы, но отец — будь он трижды пошл, смехотворен и жалок — глава семьи и архетип наших принцев, да — живая модель наших богов и царей!
Слишком уж затянулся этот порядок, и погибельные массы тому подтверждение. Говоря по правде, мир, населенный Онанистами и Содомитами был бы счастливее нашего. Наше несчастье в том, что мы платим воображаемый долг и живем по устаревшим заповедям, но долг не спасает нас от падения, а заповеди только надежнее нас в нем укрепляют.
Порядок морали, который правит нами вот уже двадцать веков, отжит свое, пришло время оценить его варварство, и если он выживет, то перебьет нас, сейчас он требует той снисходительности, в которой он испокон веков отказывал своим жертвам, и проповедует братство, до которого ему самому никогда не было дела, он говорит о трансформации, он, который кичился своей незыблемостью, он хочет отобрать у нас возрождение и запихнуть его в свои древние бурдюки, он ненавидит грядущее и, будучи не в силах его остановить, он играет перед нами спектакль, обещая все чудеса света.
После катастрофы, одним из главных рычагов которой он и является, порядок морали сам станет жертвой, и мы сохраним его останки в качестве постыдного напоминания для всякого, чтобы люди могли бороться с теми, в ком копится зло этого мира, в ком оно обретает плоть.
Мы движемся в ночь, и нам из нее не выйти иначе как немощными останками, нас слишком много и будет всё больше и больше, пока хаос всё не унесет и смерть не насытится.
Наши господа — наши враги, и наши наставники — наши соблазнители и сообщники первых, мы — сироты, но мы не желаем об этом знать, мы отчаянно ищем отцов и матерей, которых нам обещают повсюду, вплоть до Небес, и мы призываем их из недр тех бездн, в которых нас удерживает порядок морали. В мире будущего не будет погибельных масс, не потому что все станут счастливы, но потому что не станет масс. Будь на Земле сто миллионов человек, она была бы Раем; но когда ее терзают и засоряют миллиарды, естественно, она превратится в Ад от полюса до полюса, в тюрьму для нашего вида, в камеру пыток размером с планету, в клоаку, забитую безумцами-мистиками, плещущимися в собственных нечистотах. Масса — грех порядка, побочный продукт морали и веры, и довольно морали и веры, чтобы осудить порядок, ибо они служат только приумножению людей, превращению людей в насекомых.
Я — один из пророков своего времени и, не имея права на слово, я записываю то, что имею сказать. Вокруг меня безумие, глупость и невежество чередуются с ложью и расчетом, а подпирают их добродетели, ибо трагизм положения, в котором не могут признаться моралисты, состоит в том, что мир исполнен добродетелей, и думаю, никогда еще их не было так много.
Несмотря на множество добродетелей, мы движемся в хаос, все эти добродетели не уберегут нас от вселенской смерти, и я даже спрашиваю себя, не встают ли добродетели между нами и последовательностью, мерой и объективностью? Добродетели не спасают нас от порядка, и порядок использует их, чтобы нас погубить, система оставила нас в дураках, она обманывает нас по поводу наших интересов и жертвует нами ради своих, убеждая нас в том, что они наши.
Так, думая, что мы всё делаем правильно, мы только соревнуемся в степени одураченности, получая безумие в качестве награды и глупость в качестве общей атмосферы, где невежество прикидывается первостепенным долгом, чтобы развязать руки лжи и расчету. Мы остались детьми, и, пока жива семья, мы ими останемся.
Семья — это институт, который однажды придется преодолеть, у нее больше не осталось прав на существование: она, в большинстве случаев, призвана множить население, а мир перенаселен, в ней кроется источник наших самых спорных идей, и мы не можем позволить себе роскошь ложных идей среди творений, обоснованность которых поражает.
Только евгенические семьи еще можно терпеть, но всем известно,
