Ознакомительная версия.
• исследователь и его заказчик не опасны;
• мероприятие не займет много времени (тут мы, конечно, привираем, всячески преуменьшая время, которое будет потрачено на самом деле);
• исследование будет иметь какой-то практический результат.
А кстати, как мы объясним, с какими целями мы домогаемся беседы с респондентом? Мы можем предлагать разные обоснования. Один станет уверять, что обследование очень важно для каких-то практических и политических нужд, а его результаты послужат некоему благородному делу. Другой призовет послужить возвышенному делу науки. Третий попытается «сыграть на жалости», представив интервью как собственную проблему: «Злой и строгий начальник заставляет меня делать это» или «Для меня это единственная на данный момент возможность подработать». Четвертый продемонстрирует свой интерес к респонденту и его делам (хорошо бы, если этот интерес был искренним).
Британский профессор Рэй Пал много лет назад рассказал, как он позиционировал себя в довольно захолустном британском предместье, изучая положение домашних хозяйств. Он представлял себя местным жителям как чудака-профессора, который пишет малопонятные книги на довольно странные темы и который, конечно, ничего не понимает в реальной жизни, но искренне всем интересуется. Известно, что хорошо идет отработанная комплексная версия: «Я бедный аспирант (студент), мне нужно писать диссертацию (диплом)». Эта версия весьма удачна, особенно для тех, кто в этом случае говорит правду.
Вообще, если ожидается совет, какой стратегии лучше придерживаться при выходе на объект и попытках завоевать расположение респондента, наш ответ может разочаровать своей безыскусностью. Мы придерживаемся одного универсального правила.
Правило 17. При установлении контакта с респондентом желательно говорить правду. Причем и по этическим, и по профессиональным соображениям.
Когда мы говорим правду, получается естественнее, мы снимаем с себя груз лишнего напряжения (а напряжение в поле и без того высокое). Не надо, как делают некоторые, выдумывать занимательные истории и нелепые легенды, играя в разведчика в тылу врага. Другое дело, что правду можно подавать по-разному и не всю, а дозированно, можно разыгрывать разные роли. Но это уже вопрос не процедуры, а профессионального мастерства и личных качеств интервьюера. Простыми словами это не изложишь. Но в любом случае это должны быть наши роли, а не взятые к случаю с чужого плеча.
Многие, кстати, почему-то считают, что при подготовке к встрече с респондентом нужно максимально походить на него(нее). Одеться соответствующим образом, перейти на сленг, используемый данной группой («говорить на языке респондента»). Так можно далеко зайти (особенно если исследуешь, например, бомжей или наркоманов). Эти старания, во-первых, излишни, а во-вторых, могут оказаться попросту вредны. Ибо мы начинаем выглядеть искусственно или даже смешно. Чем неумело изображать ряженого, не лучше ли представить себя как исследователя, как другого и вызвать интерес именно к этой позиции. Конечно, бывают особые ситуации, когда этого сделать нельзя или, по каким-то причинам, небезопасно. Но такие обстоятельства отнюдь не часты. А в нормальных условиях лучше идти к цели более прямым путем.
Не нужно обнадеживать респондентов (или откровенно врать), что наше исследование серьезно изменит ситуацию и поможет таким людям, как они, преодолеть обсуждаемые трудности. Мы, конечно, хотели бы этого, но, скорее всего, этого не будет. Давайте помнить, что есть масса способов «загадить поле», по которому завтра пойдут наши коллеги (или мы сами). Один из них – давать заведомо несбыточные обещания.
Есть ли какие-то способы вызвать доверие респондента, да еще в ускоренном режиме, помимо благопристойной внешности, умения задавать адекватные вопросы и искреннего интереса в глазах? Эти способы стары, как мир. Конечно, неплохо представлять какую-нибудь звучную и в то же время нейтральную (безобидную) организацию – Академию наук или какой-то университет. Людям известно из газет, что заведения эти в основе своей некоммерческие, а ученым сейчас нелегко (в каких случаях это так, а в каких нет – вопрос другой). Если же мы приходим из коммерческой фирмы с малопонятным названием, у нас будет заведомо больше трудностей. Кстати, захваченное с собой удостоверение не помешает, хотя и навязчиво предлагать с ним ознакомиться тоже излишне. Я сам иногда «невзначай» мельком «демонстрировал» его, перекладывая какие-то вещи или бумажки.
Но все-таки решающую роль в подобном деле способна сыграть личная рекомендация, ибо мы живем в обществе, где личные связи играют огромную роль (highly networked society). И чем сложнее объект, тем солиднее должна быть эта рекомендация. Иными словами, выходить на респондента – значит искать значимые для него личные связи. И если мы не в состоянии обрести надежного поручителя, то даже простые ссылки на общих знакомых сильно продвинут нас к желанной цели.
Известно, что трудность доступа к респонденту повышается по мере того, как мы пытаемся сделать шаг вверх или вниз от средних слоев. С этой точки зрения наиболее трудными объектами являются представители элиты и социального дна. Кстати, наши коллеги, социологи села подметили, что это касается и сельских жителей. Труднее всего войти в доверие к беднякам и наиболее обеспеченным семьям. И те, и другие в большей степени закрыты от досужего глаза. А средние слои – наши лучшие «клиенты».
Нужно ли иметь заранее подготовленный вопросник
Кто-нибудь непременно скажет: «Что за вопрос? Конечно, нужно. Давайте переходить к следующему пункту». Можно бы сделать и так, если б не было известно, что множество интервью собирается или без всякого вопросника, или с вопросником, на который без слез не взглянешь. Но, что самое интересное, это не от лени (или не только от нее), это представляется некоторыми коллегами как принципиальная позиция.
Какой еще вопросник? – вскинут они брови. Как можем мы, исследователи, лезть со своими выдуманными схемами в реальную жизнь? Ведь мы так плохо знаем окружающий нас мир и почти ничего не знаем об объекте исследования, а любая предварительная (априорная) схема загоняет его в искусственные рамки. Ведь вместо того, чтобы познавать мир «как он есть», т. е. в своей чистой «самости» и живой полноте, мы сами своим грубым инструментарием (по крайней мере отчасти) закладываем конечный результат. Разве наши схемы, взятые из книг или выдуманные из головы, не омертвляют социальный мир, подменяя его абстракцией?
А что же делать в этом случае, что предлагают уважаемые оппоненты? Видимо – идти в мир с открытыми забралом, широко распахнутыми глазами и прочищенными ушами и всматриваться, вслушиваться, вживаться. Притаиться в тени и наблюдать, ничем не выдавая своего присутствия. И если мы будем терпеливы, жизнь сама откроется нам через какое-то время – вся, во всей своей целостности и красоте. Дикие звери сбегутся к нам из чащи лесов, блестящая рыба сама выпрыгнет к нам из темных речных глубин. И мы все возьмем голыми руками, без заранее подготовленных сетей, приманок, силков, не вмешиваясь своими грубыми действиями в естественное течение жизни.
Некоторые коллеги искренне в это верят. И более того, представляют это как форпост социологии и прочих социальных исследований. Утверждается, что есть лишь два достойных способа раскрытия тайн социального порядка – включенное наблюдение и нарративное интервью.
При включенном наблюдении социолог вообще, как правило, скрывает свое присутствие и ведет себя как глубоко законспирированный агент. При нарративном (свободном, неструктурированном) интервью исследователь раскрывает свои карты, но «не вмешивается» в течение процесса. Он вызывает респондента на разговор «о жизни», и не стесненный нашими «неумелыми» вопросами и многозначительными намеками респондент рассказывает все, что ему придет в голову. А исследователь сидит, потупив очи, и бережно все записывает, чтобы не потерять ни возгласа, ни вздоха этой самой «реальной жизни». Таким образом человек говорит и говорит нам умные и интересные вещи вперемешку с откровенным бредом – три, четыре, пять часов, а мы записываем. Вот и весь метод. В результате, говорят, мы получаем не просто данные, но «историю жизни». А сам подход оказывается не просто записью воспоминаний, а особым направлением в социологии.
Много лет назад мне посчастливилось побывать на семинаре по истории жизни одного из наиболее признанных профессионалов в этой области – британского профессора Пола Томпсона. Было довольно интересно. Но, признаюсь, я с трудом выдержал тридцатиминутное обсуждение того, куда и как нужно поставить магнитофон, чтобы он не смущал респондента, т. е. не вывел его из естественного, «не замутненного» нашим присутствием состояния.
Ознакомительная версия.
