Если в грядущее столетие человечество будет уничтожено в ходе ядерной зимы, или спроектированной пандемии, или катастрофической войны с использованием новых технологий, то прервутся семь миллиардов жизней, включая, возможно, и вашу жизнь или жизни ваших близких. Многие, вероятно, умрут в муках – от голода, огня, болезней.
Нет нужды объяснять, почему мораль обязывает нас предотвратить этот ужас. Человечество уже переживало катастрофы меньших масштабов, в которых погибали тысячи и даже миллионы людей. Мы знаем, как бесконечно важно предотвращать такие события. В таком масштабе мы теряем способность в полной мере осознавать величину убытков, и все же цифры дают нам представление о том, что с моральной точки зрения стоит на кону[92]. При прочих равных миллионы смертей значительно хуже тысяч, а миллиарды – значительно хуже миллионов. Даже если оценивать катастрофы только по количеству прерванных жизней, вымирание человечества, несомненно, стало бы худшим событием в нашей долгой истории.
Что мы видим в будущем?
Но экзистенциальная катастрофа – это не просто катастрофа, уничтожающая исключительно большое число жизней. Она уничтожает и наш потенциал.
Мой наставник Дерек Парфит предлагал нам представить, как опустошительная ядерная война убивает 99 % населения планеты[93]. После такой войны на многие столетия настали бы темные времена, но в конце концов выжившие смогли бы восстановить цивилизацию в прежнем виде, посрамленные, израненные – но непобежденные.
Теперь сравните это с войной, в которой погибают все 100 % населения. Вторая война, конечно, будет хуже, но насколько? Любая из них может стать худшей катастрофой в истории. В любой погибнут миллиарды. Во второй войне погибших будет на десятки миллионов больше, и по этой причине она хуже. Но есть и другое, гораздо более значимое различие между этими войнами. В обеих погибают миллиарды человек, но только во второй погибает человечество. Обе разрушают наше настоящее, но лишь вторая разрушает наше будущее.
Именно эта количественная разница в потерях за счет последнего процента делает экзистенциальные катастрофы уникальными, в связи с чем снижение риска экзистенциальной катастрофы приобретает исключительную важность[94].
Ожидается, что почти всем людям, которые когда-либо будут жить на Земле, еще только предстоит родиться. В отсутствие катастрофы большинство поколений – будущие. Писатель Джонатан Шелл сказал об этом так:
Вереница поколений, которая тянется в будущее из нашего настоящего, теряется далеко-далеко за пределами нашей видимости, а отмеренные человечеству сроки превосходят всю историю Земли до настоящего момента, и потому в сравнении с ними наш короткий цивилизованный эпизод кажется практически ничтожным. И тем не менее мы грозимся положить всему этому конец во имя своих меняющихся целей и сомнительных убеждений. Если наш вид уничтожит сам себя, он умрет в колыбели – и пополнит статистику младенческой смертности[95].
Поскольку ожидается, что почти вся жизнь человечества еще впереди, впереди и почти всё, что имеет ценность: почти все процветание, почти вся красота, наши важнейшие достижения, наши справедливейшие общества, наши величайшие открытия[96]. Наше общество может и дальше становиться все более процветающим, здоровым, справедливым, свободным и высоконравственным. Мы можем создать такой благополучный мир, который пока не в состоянии даже представить. И если мы сумеем защитить этот мир от катастрофы, он просуществует миллионы столетий. Это и есть наш потенциал – то, чего мы можем добиться, если преодолеем Пропасть и продолжим работать на благо мира.
Именно этот новый взгляд на будущее – осознание огромной ценности человеческого потенциала – и есть главная причина, которая заставляет меня направить всю свою энергию на снижение экзистенциального риска. Когда я думаю о миллионах будущих поколений, мне становится очевидно, насколько важно сберечь будущее человечества. Рисковать уничтожением этого будущего ради получения тех или иных преимуществ, ограниченных настоящим, – крайне узколобая и опасно недальновидная стратегия. Такая беспечность ставит крошечный фрагмент нашей истории выше всей ее протяженности, крошечное меньшинство людей – выше подавляющего большинства, которому только предстоит родиться, а наш единственный век – выше миллионов, а может, и миллиардов грядущих веков[97].
Чтобы понять, почему это было бы неправильно, проведите аналогию с расстоянием. Значимость человека не уменьшается, когда он отдаляется от вас в пространстве. Неважно, заболеет моя жена на конференции в Кении или у нас дома в Оксфорде. И благополучие случайных людей в Кении значит столько же, сколько и благополучие случайных людей в Оксфорде. Разумеется, у нас могут быть особые обязательства перед некоторыми людьми – перед близкими, перед членами нашего сообщества, – но расстояние в пространстве само по себе никогда не определяет различия в наших обязательствах. Признать, что люди одинаково важны вне зависимости от географического положения, – значит сделать серьезный шаг на пути нравственного прогресса, и нам нужно активнее внедрять соответствующие принципы в свою политическую и благотворительную деятельность.
Люди одинаково важны и вне зависимости от временно́го положения. Наши жизни важны в той же степени, как жизни всех, кто жил тысячи лет назад и кто будет жить через тысячу лет[98]. Подобно тому как было бы неправильно полагать, что важность людей снижается по мере их отдаления от вас в пространстве, неправильно и думать, что их важность снижается по мере отдаления во времени. Их счастье не менее ценно, а страдания – не менее ужасны.
Признать, что люди одинаково важны, когда бы они ни жили, – значит сделать следующий серьезный шаг на пути нравственного прогресса человечества. Многие из нас уже в некоторой степени признают это равенство. Мы знаем, что неправильно ухудшать положение будущих поколений ради меньших выгод для самих себя. Если задать такой вопрос, мы согласимся, что люди сегодня не имеют объективно большей важности, чем люди в будущем. Однако мы полагаем, что на большинстве наших приоритетов это не сказывается. Так, мы считаем, что долгосрочные эффекты наших решений быстро исчезают; что в них столько неопределенности, что хорошее перевешивает плохое; и что люди будущего лучше нас смогут о себе позаботиться[99].
Но возможность возникновения предотвратимых экзистенциальных рисков на нашем веку показывает, что порой наши действия могут оказывать устойчивое положительное влияние на все долгосрочное будущее и мы сами – единственное поколение, способное обеспечить это влияние[100]. Таким образом, представление о том, что люди будущего не менее важны, чем мы сами, имеет глубокие практические следствия. Нам предстоит большая работа, если мы хотим в полной мере осознать и внедрить их в нашу мораль.
Подобные соображения предполагают существование этической системы, которую можно назвать философией лонгтермизма и которая уделяет особое внимание влиянию наших действий на отдаленное будущее[101]. В рамках этой системы крайне важно, что нашему поколению отведена лишь одна страница в гораздо более длинной истории и наша главная роль, вероятно, в том, чтобы повлиять (или не суметь повлиять) на ход этой истории. Работа над сохранением потенциала человечества – это один из способов оставить такой долгий след, но могут быть и другие[102].
Необязательно рассматривать экзистенциальный риск под таким углом – есть серьезные моральные основания снижать его даже в связи с его немедленными эффектами, – но этика лонгтермизма тем не менее особенно хорошо подходит для преодоления экзистенциального риска. Дело в том, что лонгтермизм основан на нравственной переориентации на безбрежное будущее, которое могут перечеркнуть экзистенциальные риски.
