Из камня и цветов
Двадцать пятый день нет дождя. Ньюйоркцы не помнят, чтобы был когда-нибудь такой октябрь. Жарко, как в июне. Говорят, что скоро введут ограничения на воду: городские резервуары иссякают. За Гудзоном горят леса, и фиолетовая дымка день и ночь висит над небоскребами.
Мы сидим с Грегори в Сэнтрал-парке и слушаем, как белки шуршат в ворохах опавших листьев. Сэнтрал-парк — чудо Нью-Йорка. Прямоугольной зеленой заплатой лежит он на каменной груди города-гиганта. Четыре километра в длину, около километра в ширину.
— Когда-то это место называлось Золотой Ряд, — кивает Грегори в сторону белых многоэтажных домов, вытянувшихся вдоль парка по 5-й авеню. — Я мальчишкой работал на строительстве дворца Эндрю Карнеги. Слышал о таком? Король стали, богатейший человек… Вон там, на 65-й улице, жил владелец медных компаний Кларк, а вот здесь я строил дом табачного короля Дюка. Постой, в каком же это было году?
Душно. Разомлела от духоты и дремлет на соседней скамейке молодая черная няня. Задремал дряхлый паралитик в кресле на колесах. Из его перекошенного рта к коленям, покрытым пледом, тянется ниточка слюны.
Грегори достает платок и вытирает влажный лоб. Грегори уже больше семидесяти лет. Он задумчиво складывает платок на коленях, и руки его трясутся. На правой руке нет двух пальцев: оторвало осколком гранаты в Испании.
— Кризис двадцать девятого года вытряхнул кое-кого из Золотого Ряда, — продолжает Грегори.— Новые хозяева построили новые дома. Но старая слава Золотого Ряда не умерла. Сейчас здесь живут братья Рокфеллеры, банкиры с Уолл-стрита. Одним словом, это район преуспевающих людей, обладающих высокой привилегией указывать на конвертах знаменитый обратный адрес: «Нью-Йорк, почтовая зона 21»…
…Двадцать пять дней жары, а трава в парке зеленая, как в августе. Ребятишки играют на лужайке в бейсбол. Нет-нет да и подбежит один такой бейсболист к питьевой колонке, жмет изо всех сил кнопку, а воды-то нет: выключена. Экономят.
Да, Сэнтрал-парк поистине чудо Нью-Йорка. Я часто бываю здесь. Однажды я шел вот по этой дорожке и остановился, потрясенный. Сперва я не поверил своим глазам. На каменной плите дорожки были вырублены Серп и Молот.
Это было так неожиданно, что я невольно огляделся вокруг. Нет, это не Париж, не Рим, где Серп и Молот можно встретить нередко. Это Нью-Йорк. Вот дом, где живет Рокфеллер, вон верхушки небоскребов Рокфеллер-центра, вот черные «кадиллаки» у тротуара на 5-й авеню.
Над Серпом и Молотом белесое нью-йоркское небо. Над ними ветви могучего столетнего дуба. Золотые листья неслышно падают с дерева на Серп и Молот.
Кто вырубил на груди Нью-Йорка эту бессмертную эмблему? Когда? Долго я не мог найти ответа на эти вопросы. Сейчас я с надеждой смотрю на Грегори.
— Я знал этих людей, — говорит Грегори. — Это было в 1930 году. Мы работали тогда на строительстве вот этого дома, что стоит через улицу. В ночь с шестого на седьмое ноября мы собрались в парке, чтобы отметить тринадцатую годовщину русской революции. Мелом нарисовали на плите дорожки Серп и Молот. Над ними мы поклялись до конца своих дней быть верными Ленину…
Грегори не спеша набивает табаком свою трубку и задумывается. Наверное, он вспоминает ту далекую ночь, когда двое молодых каменщиков выбивали на плите Серп и Молот.
— Ребята работали до самой зари, — вспоминает Грегори. — Тюкнут раз молотком и минуту слушают: не идет ли полицейский? Еще раз тюкнут — и опять тишина… Утром засыпали Серп и Молот листьями… Каждый день приходили сюда. Как к святыне! Спешишь утром на работу — сюда завернешь на минутку. В обеденный перерыв — всей артелью здесь. С работы идешь — постоишь здесь, покуришь, подумаешь.
Весной начальство парка обнаружило крамолу. Велели своим рабочим плиту из дорожки вынуть. Разбить на мелкие куски. Заменить другой. Как будто так и сделали рабочие. Исчезли Серп и Молот. На самом же деле рабочие просто перевернули плиту и положили на то же место, только другой стороной. Через пятнадцать лет, когда пришло время чинить дорожку, рабочие снова повернули плиту Серпом и Молотом кверху. Властям пришлось смириться. В те дни во всех американских газетах были снимки: рейхстаг, а над ним победное знамя с Серпом и Молотом.
…Со стороны 5-й авеню до нас долетает цоканье лошадиных подков. Мимо проплывает старинная карета. Лошадью правит согбенный старик в черном. На его голове высокий черный цилиндр, в руках длинный хлыст. В карете сидят двое молодых туристов: он и она. На их лицах смущенные улыбки.
— Говорят, что среди извозчиков есть русский князь, — говорит Грегори. — Ты не слышал о таком? Поищи его. Это же очень интересно!
Грегори выбивает свою трубку о скамейку. Паралитик просыпается в кресле-коляске и испуганно мычит. Негритянка вскакивает, смотрит на часы и везет его к выходу из парка. Навстречу им через дорогу спешит швейцар с витыми золотыми погончиками на сером мундире.
— А как найти тех, кто вырубил Серп и Молот? — спрашиваю я.
Грегори вздыхает и молчит. Разглядывает свою трехпалую ладонь, шевелит пальцами.
— Не ищи. Их не найдешь, — наконец говорит он. — Один погиб в Испании в бригаде Линкольна. Другой — во Франции в сорок четвертом году в партизанском отряде. Во время второй мировой войны почти все американские коммунисты ушли на фронт. Тех, кто уже имел опыт борьбы с фашистами, командование зачислило в Стратиджик сэр-вис (Стратегическая служба) и отправило в тыл к гитлеровцам. Одни сложили там головы, другие вернулись героями. Героями, да ненадолго.
Прикурив трубку, попыхивая голубым дымом, Грегори продолжает:
— После войны, уже не помню, в каком году, помню только, что дело было осенью, большая группа бывших солдат бригады Линкольна была арестована за «нарушение тишины» у здания испанского консульства. Попал за решетку и я. Держали нас в городской тюрьме на острове Райкерс. Знаешь, есть такая тюрьма на Ист-ривер, между Квинсом и Бронксом? Условия нам такие создали, что трудно и рассказать. На прогулку не выводили, кормили какой-то бурдой. Товарищи на воле начали кампанию в нашу защиту. Сообщение об издевательствах над нами попало в газеты.
Почувствовав, что дело пахнет скандалом, начальник тюрьмы начал раздумывать: куда бы отправить нас на работу? Думал-думал и решил: пусть эти комми (коммунисты) разобьют у стен тюрьмы цветник. Привезли несколько грузовиков саженцев, клубней, семян, земли, удобрений. Выдали нам лопаты, носилки, тачки, лейки. Закипела работа! Приезжали фотокорреспонденты, снимали нас для газет. Дескать, как мило! Коммунисты сажают в тюрьме цветочки!
Работали мы действительно с энтузиазмом. Руководил нами один садовод-любитель, не буду называть его фамилии. Огромный цветник разбили. Замысловатые клумбы из осенних цветов соорудили и кое-что для весны посеяли.
Зимой линкольновцев выпустили из тюрьмы. Уходя, мы все оглядывались на свой цветник. Дорог он нам был.
Прошла зима, наступила весна. От товарищей, которые остались в тюрьме, получили весточку: зазеленели наши посевы, дружно взошли. Потом еще одна весточка: расцвели! Мы ходили, как на празднике. При встрече говорили друг другу: «Слышал? Расцвели!»
Пролетел однажды над островом Райкерс самолет. Посмотрели летчики вниз — и обалдели. Что за наваждение?! Пресвятая дева Мария, спаси и помилуй нас! На острове среди белых, желтых, бордовых, малиновых цветов алеет Серп и Молот! Скандал! Скандал ужасный!
Грегори хохочет и вытирает платком слезящиеся глаза, потом откидывается на спинку скамейки и задумчиво посасывает потухшую трубку.
— Хочешь, я познакомлю тебя с молодыми коммунистами? — неожиданно спрашивает он. — Совсем недавно вступили в нашу партию. Молодые, сильные всходы… За ними будущее!
— А русского князя-кучера ты зря отказываешься разыскать, — говорит он убежденно. — Все-таки князь! Наверное, жил в московском Золотом Ряду… Был в Москве Золотой Ряд, а?
— Только когда разыщешь, не садись к нему в карету, — предупреждает меня Грегори на прощание. — Говорят, в этих каретах много блох.
Борис Георгиевич Стрельников родился в 1923 году на Волге в семье сельских учителей, детство провел в сибирской деревне, юность — на Северном Кавказе.
В 1941 году по окончании школы ушел на войну. Был ранен.
После демобилизации работал, а затем учился в Пятигорском педагогическом институте. В 1948 году окончил отделение журналистики Центральной комсомольской школы, работал в газете «Комсомольская правда», был членом редколлегии, ответственным секретарем. Длительное время Б. Стрельников был собственным корреспондентом «Правды» в Соединенных Штатах Америки. Член КПСС. Член Союза писателей СССР.
Труд Б. Стрельникова в журналистике отмечен орденом Ленина и премией имени Воровского.
