Более вероятны поездки Пифагора в Персию, где он, по преданию, 12 лет общался с «магами», как в Персии называли любых мудрецов. Действительно, эти маги были посредниками между молодой греческой и старой вавилонской и даже индийской мудростью; и если говорить об успехах Пифагора в астрономии, геометрии и музыке, то влияние на них магов вероятнее, чем египтян. В Вавилоне, как все помнят, астрологами, а по сути и математиками, были халдеи (греки и римляне объясняли это характером ассирийского и вавилонского плоскогорья, позволявшего не просто наблюдать за звездами для целей мореходства или сельского хозяйства, но и привести эти знания в систему) – представители семитского племени, близкого финикийскому. Так что финикийско-персидско-греческий узел в судьбе Пифагора всегда затягивался туго.
Некоторые позднеантичные писатели, как уже упомянутый Ямвлих, даже сообщали, что Пифагор ходил на север и общался с кельтскими друидами. В это поверить трудно, хотя какое-то влияние здесь могло быть: кельты и жившие на их месте племена были скотоводами и поставляли коров на Ближний Восток и в Центральную Азию еще в бронзовом веке, получая в обмен бронзу, а после и другие металлы для создания различных изделий. Также древние западноевропейцы, включая постепенно расселявшихся кельтов, усовершенствовали колесницы металлическими деталями (Западная Европа была поставщиком лучших пород крупного рогатого скота и лучших марок колесного транспорта еще в самые достопамятные времена), так что какие-то интеллектуальные контакты не исключены наравне с производственными. Наконец, упоминавшийся уже Аристоксен заявлял, что вершиной обучения Пифагора стало общение с дельфийской жрицей Фемистоклеей. Так Пифагор встретился с Пифией и стал Пифагором, каким мы его знаем. Вряд ли жрица учила его математике или политике: скорее всего, она давала советы, типичные и для оракулов, и для ранних мудрецов Греции, вроде «Ничего слишком», «Познай себя» («Будь скромен») или «Лучше стань тем, кто ты есть» – мы можем только фантазировать, какие из этих возможных советов и сформировали личность Пифагора.
Как сообщает неоплатоник Порфирий, примерно в 530 году Пифагор покинул Самос, не найдя общего языка с тираном Поликратом. Поликрат, памятный всем по балладе Фридриха Шиллера «Поликратов перстень», был выдающимся организатором военного флота: он установил господство Самоса на всем Эгейском море, не брезговал и пиратством, и фактически создал первый профессиональный морской десант из лучников – соединил персидскую и в целом азиатскую технику стрельбы с финикийскими технологиями легких кораблей, чем обеспечил себе господство на огромной территории. Это были такие же новаторские боевые технологии, как дроны в современных войнах. При этом он боялся, что персы и финикийцы могут объединиться, чтобы вместе поставить его на место, поэтому пошел на военный союз с Египтом. Далее он поссорился и с Египтом, и с Персией, и с Афинами и Спартой, но эта большая история провалов выдающегося технологического новатора к судьбе Пифагора уже не имеет отношения.
Почему Пифагор пришелся не ко двору, сказать трудно: при дворе Поликрата жили знаменитые Ивик и Анакреонт, он покровительствовал поэтам, поощрял различные искусства и привечал инженеров – так, на Самосе был построен полноценный водопровод, невероятное техническое сооружение по тем временам, и создана первая придворная (не храмовая) библиотека, можно сказать, протоуниверситет, и первый крытый рынок, называвшийся лаврой, что-то вроде нынешних бизнес-парков или бирж. Но, вероятно, Пифагор был виноват просто своим богатством, когда Поликрат не потерпел даже намека на соперничество, или же наш философ слишком свободно вел беседы и навлек подозрение в заговоре – опять же, точно мы сказать не можем. Скорее всего, окончательное решение было за Пифагором, который понял, что Самос он не сделает городом своей мечты и ему нужен другой город, чтобы развернуться в полную силу. Во всяком случае, Ямвлих говорил, что Пифагору как человеку ученому и знающему языки приходилось принимать участие во всех посольствах, и эта работа министра иностранных дел его очень тяготила. Тем более что у него уже появились ученики: Ямвлих рассказывает, что первому ученику Пифагор даже платил по три обола за каждую доказанную теорему и так получил верного последователя – можно сказать, это первый в истории случай продюсирования или кураторства, когда вкладывают средства в будущий, а не действующий талант.
Итак, Пифагор переехал на юг Италии, в Кротон, греческий город прямо на стопе итальянского «сапога». Ямвлих этот переезд рисует в триумфальных красках: Пифагор сразу же приобрел адептов, не менее двух тысяч человек, которые построили совместный дом для проживания и занятий, можно сказать, первый в истории «фаланстер» философской общины, и этот дом стал главным центром политики и образования в Кротоне, одновременно университетом, лабораторией и министерством. Неоплатоник Ямвлих признает, что эти две тысячи поклонников не смогли ответить, кто такой Пифагор – человек или бог. Одни считали его пришельцем из далекой северной Гипербореи, человеком с края света, из-за его высокого роста и очень светлых волос, как у северных народов, и сравнивали его с Аполлоном (Аполлона представляли очень высоким и светловолосым, с солнечными волосами), другие – демоном с Луны. Диоген Лаэртский сообщает предание о том, что бедро Пифагора было золотое – то есть он отчасти был сам себе памятником при жизни. Во всяком случае, никто не мог объяснить, откуда у Пифагора такие обширные знания по всем вопросам.
На самом деле, конечно, иммигрант не ходил по улицам и не вербовал сторонников. Он прежде всего выступил перед старейшинами города – авторитет бывшего «министра иностранных дел» другого государства позволял это сделать. Только после он стал выступать в народном собрании и читать лекции о добродетели и гражданской нравственности.
Конечно, и отдельное здание для учеников, и строгий распорядок дня, и уровни образования, они же уровни посвящения, в школе Пифагора были. Первым заданием для учеников было научиться слушать и молчать, что сопоставимо с нашим заданием для младших курсов реферировать чужие научные работы, прежде чем начать писать самостоятельные. Это пифагорейское молчание вошло в поговорку и в культуре прославлялось вплоть до «Волшебной флейты» Моцарта (1791), где в Храме Мудрости (т. е. Пифагорейском святилище, куда привел героев Заратустра, предполагаемый персидский наставник Пифагора) Тамино и Папагено испытываются молчанием. Но цель школы была в том, чтобы сформировать не ученых или профессионалов в какой-то области, но аристократов, способных самостоятельно принимать решения на войне и в политической жизни. Разумеется, скромный образ жизни, умение слушать и рационально доказывать, навык быстро принимать решения в сложных ситуациях – это то, к чему приучало пифагорейство.
Нельзя сказать, что пифагорейцы сразу стали определять политику Кротона: целью Пифагора было не влиять на политику города, а определять политическую жизнь Великой Греции в целом, постепенно переведя ее от тирании к своеобразной демократии, хотя и отличавшейся по некоторым признакам от афинской демократии. 510 год до н. э. стал годом падения тираний в разных странах: римляне восстали против своих царей, свергли Тарквиния Гордого и установили республику, в Афинах Клисфен, взяв в союзницы дельфийскую пифию (обратите внимание на значимость этого института!) и наняв спартанский отряд, изгнал тирана Гиппия, и, наконец, Пифагор добился свержения тирана Телиса в соседнем торговом городе Сибарис. Античные историки говорят, что ядро демократического похода против Сибариса составляли воспитанники Пифагора, аристократы во главе с Милоном, учеником Пифагора, а также спартанские наемники. Поводом к войне было требование Телиса выдать бежавших от его тирании граждан, нашедших убежище в Кротоне.
Также в античности было распространено предание, что якобы пифагорейцы применили свои инженерные способности, перенаправив течение реки и затопив Сибарис селевым потоком. Археологические раскопки показывают, что это не так, хотя реки Кратис и Сибарис действительно меняли русло и намывали глину. Просто Сибарис утратил свое влияние как главный центр торговли на юге Италии – можно сказать, он был «затоплен» бедствиями.
