В русском языке слово «сибарит» (житель Сибариса) означает человека, наслаждающегося жизнью и беззаботного. Действительно, Сибарис был крупным торговым городом, в который привозили и множество предметов роскоши. Но, как показала московская исследовательница Н.В. Брагинская, репутацию Сибариса определила его этническая и языковая пестрота, где греки, финикийцы, персы и другие народы жили рядом, и образ жизни греков мало чем отличался от образа жизни варваров. Греческая мораль считала варваризацию чем-то недопустимым, ведущим к утрате боевого духа и необходимого созидательного напряжения, путем к жадности и неумеренности. Заметим, что потом такую же репутацию изнеженной и капризной страны имела Персия, в средние века – Византия, а в новое время – вообще весь Восток. Так что обвинение в изнеженности и лености – это то, что сейчас вслед за Э.-В. Саидом принято называть «ориентализмом», презрительным взглядом на восточные страны как на отстающие и не выдерживающие глобальной конкуренции, из-за чего они и объявляются миром сонной сказки, иногда с любованием, а иногда с негодованием.
После победы над Сибарисом Кротон стал самым могущественным городом южной Италии. Это не значит, что жизнь в этом городе была легкой: в малярийной жаркой местности невозможно было долго работать на улице. Вероятно, именно этим отчасти объясняется то, что нам известно про семью Пифагора: в таком климате, когда работать должны все, женщины и дети не могут просто сидеть за замкнутыми стенами, они тоже должны стать участниками распределения производства. Но спокойствия город не достиг: не все были довольны, что земли Сибариса были разделены между пифагорейцами как участниками войны, а другим гражданам добыча не досталась. Вспыхнул заговор, возглавляемый неким Килоном. Пифагорейцы упрекали его в том, что он хотел стать учеником Пифагора, но не выдержал вступительных испытаний, и поэтому действовал из мести. Подстрекаемые Килоном граждане подожгли дом пифагорейцев, около 40 учеников Пифагора погибло.
Судя по всему, Пифагора в этот день в доме не было, раз большинство источников говорит о его смерти в изгнании. Общины пифагорейцев после смерти наставника стали возникать в разных городах Великой Греции, а также во Флиунте на Пелопоннесе и в Фивах. Неоплатоник Порфирий говорит, что уже при жизни учителя в разных городах были пифагорейцы и время от времени случались «пифагорейские мятежи»: горожане были недовольны тем, что в городе появилась новая политическая сила. Этим Порфирий объяснял, что неизвестны сочинения не только Пифагора, но и ближайших учеников: они не хотели оставлять письменных свидетельств своих общественных взглядов, чтобы их не обвинили в заговоре на основе текстов. Но думается, что и ближайшие ученики больше занимались организацией общин, чем систематизацией письменного учения, и поощряли своих учеников к самостоятельному мышлению, а не чтению готовых текстов. Кроме того, тексты в первую очередь пострадали бы при захвате и поджоге пифагорейского дома, на что Порфирий тоже намекает. И Порфирий прав, что сжатость афоризмов пифагорейцев объясняется тем, что ранним пифагорейцам приходилось много странствовать: проще было выучить наизусть наставления и сообщить их новым адептам, чем писать с примерами и подробностями, – пусть ученики сами найдут примеры, это будет для них заданием.
Есть несколько преданий о смерти великого учителя. Одни сообщают, что он уже в изгнании стал жертвой нового заговора, и, найдя убежище в храме Муз, умер там от голода. Может быть, религиозные воззрения Пифагора подразумевали, что любая пища в храме становится пищей его богов, и будет нечестием отнимать у них пищу, тем более у Муз, покровительствующих поэтам, а отнюдь не философам. Но это очень сомнительно: Ямвлих передает одно из выступлений Пифагора, где он призывал кротонцев прежде всего воздвигнуть храм Муз, потому что Музы равны друг другу и владеют гармонией, а значит, должны стать главным символом городской демократии и гражданского согласия, обучая сдержанности, взаимопониманию и усмирению страстей. Скорее всего, он просто был очень опечален гибелью своих учеников и из-за скорби отказывался от пищи. По другой версии, он убегал от преследований и не решился бежать через бобовое поле, чтобы не повредить бобы, в которых могли жить души умерших людей, – и сам пожертвовал жизнью ради священных бобов. Смерть его безвестна и не так торжественна, как у многих других античных философов, но зато историческое торжество учеников многие века оправдывает и его жизнь, и его смерть.
Учение Пифагора
Учение Пифагора трудно восстановить, потому что Пифагор преподавал, наставлял, образовывал и тренировал, но не писал: писать для него означало сделать шаг назад – к магическим поэмам или ранним научным сочинениям, тогда как он хотел, чтобы наука всякий раз становилась действенной частью современности, чтобы ученики изобретали и экспериментировали на ходу, не обращаясь к письменным инструкциям, больше доказывали, чем вычитывали, больше равнялись на его пример, чем на отдельные высказывания. Высказывания Пифагора назывались «акусмами», то есть воспринимаемыми на слух советами и наставлениями, которые часто имели и смысл прямого ритуального запрета, и символический смысл: например, «Огонь ножом не разгребай» означало и требование безопасности, и запрет на смешение недолжного, и невмешательство в чужие ссоры.
То, что мы знаем как сочинения Пифагора, – это довольно поздние реконструкции, на основании хранившихся учениками изречений, как если бы собрание сочинений Ленина было заменено книгой «Заветы Ильича». В Китае, например, был «Цитатник» Мао, тоже предпочитавшего эфемерное публицистическое высказывание в газетах-дацзыбао монументальным трактатам. В любом случае, до самого конца античности пифагорейцы продолжали делать открытия в науке, а реконструкция речей учителя служила скорее способом объяснить, чего хотят пифагорейцы, объяснить от отчаяния, когда их принимали то за высокомерную секту, то за тайный клуб политических заговорщиков, то за людей, которые преувеличивают значение своих открытий. Требовалось в ответ на все эти подозрения показать, что Пифагор учил тому же, чему учила вся древняя греческая философия, тем же умеренности, вниманию и самодисциплине, но искуснее и нагляднее – такой была задача составителей сочинений под именем Пифагора. При этом свои научные открытия, особенно математические, как заметил Л.Я. Жмудь, ученики учителю обычно не приписывали: мы знаем, какие открытия принадлежат Архиту, а какие – Нумению, создававшему во II в. н. э. всемирную религию, но не Пифагору.
Прежде всего, считается, что Пифагор первым или одним из первых стал называть себя не мудрецом, а философом, любителем мудрости. Такое переименование одновременно отдаляло интеллектуала от богов и сближало с ними. Он уже не мог, как прежние экстатические шаманы, на равных общаться с богами: только боги мудры, а человеческая мудрость никогда не сравняется с божественной. Но любовь к мудрости – это настоящее благочестие, почтение к богам, превосходящее народное благочестие. Так Пифагор изобрел новую религию, новый способ почитать богов – подражать им в их мудрости и вести себя так, чтобы боги могли тебя рано или поздно назвать своим другом.
По одному из преданий, Пифагор объяснял значение философа для людей, показывая на букву Y: пифагорейцы явно любили графические символы и формулы, когда буква, как иероглиф, отражает определенное понятие. На двух верхних концах буквы Y находятся два рода людей: одни – это любители торговать, обогащаться, а другие – любители соревноваться, амбициозные в политике и войне. Вероятно, тех, кто ни к одной из этих категорий не относится, ранний пифагореизм за людей не считал. А философ стоит на нижней ножке этой буквы и смотрит на тех и других, то дирижируя ими, то отдаляясь от их страстей, – со стороны видно, что каждый из двух родов людей подвержен страстям, тогда как философ должен сохранить спокойствие и безмятежность.
