Сократ же отрицает, что такой контроль для человека в принципе возможен или даже желателен. Он говорит о нем как о «смертной бережливости»:
…ἡ δὲ ἀπὸ τοῦ μὴ ἐρῶντος οἰκειότης, σωφροσύνῃ θνητῇ κεκραμένη, θνητά τε καὶ φειδωλὰ οἰκονομοῦσα, ἀνελευθερίαν ὑπὸ πλήθους ἐπαινουμένην ὡς ἀρετὴν τῇ φίλῃ ψυχῇ ἐντεκοῦσα…
…а близость с человеком, в тебя не влюбленным, разбавленная здравым смыслом смертных [sōphrоsynē thnētē], руководствующаяся расчетливостью смертных [thnēta te kai pheidōla oikonomousa], порождающая в душе милого низменный образ мыслей, восхваляемый большинством как добродетель…
(Phdr., 256е)
Именно «расчетливость смертных» и позволяет нелюбящему избежать желания. Он постоянно пересчитывает чувства, точно скряга свои золотые монеты. Его трансакции с эросом не несут риска потерь – он ведь не вкладывается в единственный момент, когда эмоции подвержены риску, в момент, когда начинается желание: в «сейчас». «Сейчас» – вот момент, когда на человека обрушиваются изменения. Нелюбящий уклоняется от изменений так же успешно, как цикады, прячась в панцирь sōphrоsyne. Его выбор в жизни и любви – выбор нарратива. Он уже знает, как закончится его роман, и уже вычеркнул его начало.
Прочти это с начала
Прочти мне этот отрывок еще раз про то что чисто…
Прочти еще про то, на что мы боимся взглянуть, начинай же.
Джон Холлоуэй, «Шишка»
Но Сократ продолжает настаивать на необходимости начала. После того, как Федр прочел ему речь Лисия, он предлагает ему:
Ἴθι δή μοι ἀνάγνωθι τὴν τοῦ Λυσίου λόγου ἀρχήν.
Хочешь, опять прочтем начало ее?
(Phdr., 263е)
Федр вежливо уклончив. Он знает, что в речи не найти начала, и поэтому отвечает:
Εἰ σοί γε δοκεῖ· ὃ μέντοι ζητεῖς οὐκ ἔστ᾽ αὐτόθι.
Если тебе угодно. Однако, там нет того, что ты ищешь.
(Phdr., 263е)
То, что ищет Сократ, – «сейчас» желания. Но первое предложение речи уже отсылает эротические отношения в прошедшее время. Не-поклонник говорит своему юноше:
Περὶ μεν τῶν ἐμῶν πραγμάτων ἐπίστασαι, καὶ ὡς νομίζω συμφέρειν ἡμῖν γενομένων τούτων ἀκήκοας·
О моих планах ты осведомлен и, полагаю, понял, что осуществление их послужит нам на пользу.
(Phdr., 230е, 262е, 263е)
Тот факт, что Сократ не может найти начала ни эроса, ни логоса Лисия, имеет первоочередное значение. Начало – это крайне важно. В самых изысканных выражениях Сократ подчеркивает (245с–246), что у всего сущего есть начало, за одним дишь исключением: начало (archē) контролирует собственное начало. Именно этот контроль и захватывает Лисий, беря перо и вычеркивая начало эроса для своего не-поклонника. Но это фикция. В реальности же единственный момент, который нам, как невольным жертвам крылатого Эрота, не подвластен, – это начало. Все то, что он приносит, – доброе и злое, горькое и сладкое, приходит беспричинно и непредсказуемо, – дар богов, как говорят поэты. С этого момента то, как продолжится история, зависит от вас – но не самое начало. В понимании этого и заключается основная разница между концепциями эроса у Сократа и Лисия. Сократ велит Федру отыскать начало в Лисиевом логосе – и когда это не удается, высказывает свои соображения. Начало – вещь невыдуманная. Контроль над ним нельзя отдать ни пишущему, ни читающему. Следует отметить: греческое слово «читать» звучит как anagignōskein, это производная форма от глагола «знать» (gignōskein) с приставкой ana (означающего «снова»). Когда вы что-то читаете, вы уже не в начале процесса.
По утверждению Сократа, наша история начинается, когда эрос входит в нас. Это вторжение – самый большой риск в нашей жизни. То, как мы с ним справляемся, – показатель качества, мудрости и благопристойности нашего внутреннего содержания. Ведь нам придется внезапным и пугающим образом столкнуться с тем, что в нас поселилось. Мы понимаем, кто мы, чего нам не хватает и какими мы можем стать. Что же особенного в таком режиме восприятия и чем он отличается от нормального восприятия, почему его описывают как безумие? Как получается, что, влюбившись, мы вдруг начинаем видеть мир таким, каков он на самом деле? Дух знания пропитывает нашу жизнь. Внезапно начинает казаться, что мы знаем, что реально, а что нет. Иногда мы поднимаемся до знания столь полного и ясного, что не можем не ликовать. Это знание, полагает Сократ, не заблуждение. Это взгляд на время, на действительность, которую мы некогда знали, – такую же сногсшибательно прекрасную, как объект нашей любви (249е–250с).
Точка во времени, которую Лисий удаляет из своего логоса, миг mania, когда эрос проникает во влюбленного, – вот самый важный для Сократа момент, его нужно не упустить и встретить как должное. «Сейчас» – дар богов и пропуск в реальность. Направить все силы на тот миг, когда эрос войдет в твою душу, и понять, что с ней происходит сейчас, – значит начать понимать, как следует жить. Миг, когда эрос захватывает нас, – это миг обучения; многое можно постичь о себе самом. Стоит это узреть – можно попробовать этим стать. Сократ называет это «взирать на бога» (235а).
Следовательно, ответ Сократа на эротическую дилемму того времени будет антитезой ответу Лисия. Лисий выбирает перечеркнуть «сейчас» и строить роман с выигрышной позиции «тогда». По мнению Сократа, такое вычеркивание в реальности невозможно, это писательская дерзость. А если бы и было возможно, то означало бы утрату момента уникальной и невосполнимой ценности. Вместо этого Сократ предлагает сжиться с моментом, с тем, чтобы он длился всю жизнь и даже дольше. Сократ способен сочинить книгу внутри момента желания. Нам стоит пристально вглядеться в литературные амбиции Сократа, поскольку они окажут серьезное воздействие на историю, рассказываемую Платоном в диалоге «Федр». Они заставят ее исчезнуть.
«Тогда» заканчивается там, где начинается «сейчас»
В том, что касается поддающихся наблюдению фактов эротического опыта, Сократ и Лисий более-менее согласны; но трактовки этих фактов различаются принципиально. Факты говорят, что эрос меняет человека настолько радикально, что тот делается совершенно другим. Общепринятое мнение чаще всего называет эти изменения безумием. Как лучше всего поступить с безумцем? Вычеркнуть из своего романа, по мнению Лисия. Его современникам такой совет казался не лишенным смысла, ведь эта версия эроса происходила из абсолютно конвенциональных предпосылок, согласно которым желание, как в давней поэтической традиции, мыслилось как разрушительный захват личности и в общем и целом негативный опыт. При этом тогдашняя этика рассматривала самоконтроль, или sōphrosynē, как условие для жизни просвещенных людей. Сократ ниспровергает оба клише. Его воззрения революционны. Он не подвергает сомнению мысль, что нелюбящему удастся достигнуть sōphrosynē. Как не отрицает того, что эрос – это захват, форма mania. Однако он намерен говорить в защиту mania. Послушаем же Сократа.
Изменения личности, согласно традиционным представлениям греков, означают ее утрату. Это безумие и несомненное зло. Сократ с этим не согласен:
