Герхард Менцель - Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера

Лессинг заложил палец правой руки между пуговиц своего серо-голубого сюртука. Он тоже улыбнулся и твердо произнес:

— Сначала я хотел бы осмотреть пергаментные манускрипты и инкунабулы.

Никто не возражал. Его повели вдоль длинных стеллажей и многочисленных витрин и проводили на верхнюю галерею, где в отдельной, надежно запертой камере хранились так называемые вейсенбургские манускрипты эпохи Каролингов, сокровища бывшего монастырского собрания. Лессинг извлек ключ, отпер дверь, переступил порог и увидел в лучах света, проникавших сквозь маленькие зарешеченные оконца, проделанные в толстых стенах, слой пыли. Он провел пальцем по фолианту в переплете свиной кожи. Пыль! И повсюду пыль, пыль, пыль!

Он понял, что к этим старинным томам прикасались нечасто. Лейбниц, работавший здесь еще до того, как сто шесть вейсенбургских манускриптов были куплены для библиотеки в Вольфенбюттеле и приобщены к ее и без того богатейшему собранию, знал все древние рукописи и инкунабулы наперечет. Он сам осматривал эти тома, ин-кварто и ин-фолио. С немалым тщанием изучал он книжные сокровища и поведал о них в своих письмах и статьях.

Лессинг поинтересовался полной описью вейсенбургских манускриптов, но услышал лишь, что в канцелярии господина фон Цихина можно отыскать старые каталоги.

— Их составили монахи, — пояснил секретарь.

— Монахи времен Каролингов? — спросил Лессинг.

— Весьма возможно, — ответил секретарь, радуясь, как мальчишка.

— Семьсот лет назад? — продолжал допытываться Лессинг.

— При аббате Фольмаре. Это имя указано в одном из каталогов, — пояснил секретарь.

— Кто же не знает аббата Фольмара! — усмехнулся Лессинг.

— У Шанната имеется хронологический список аббатов Вейсенбургского монастыря. Аббат Фольмарий скончался в 1043 году, — заметил монастырский советник тихо, но в тоне его прозвучала подчеркнутая снисходительность. — Однако некоторые из этих томов были, несомненно, приобретены Вейсенбургским монастырем уже после смерти Фольмария. На основании кое-каких позднейших вставок в каталогах можно определенно утверждать, что монахи не все писали сами. Наиболее ценные из вейсенбургских манускриптов вы найдете в этих железных сундуках. — Монастырский советник Хуго протянул Лессингу ключ.

— Мы убережем от грязи наши воротнички, если откроем сперва сундуки. Не может быть, чтобы и в эти железные ящики проникло столько же пыли…

— Поддержание книг и полок в чистоте вменено в обязанность служителю библиотеки Хельму, — резко ответил секретарь фон Цихин.

— Пусть явится ко мне!

Секретарь переглянулся с монастырским советником, и после паузы священник произнес:

— Так пошлите же за ним!

Секретарь в растерянности удалился и надолго пропал — словом, больше его не видели.

Лессинг попытался открыть стоявшие посреди комнаты железные лари. Но ключи не подходили к замочным скважинам, видневшимся в крышках обоих сундуков.

— Что дальше? — спросил он, заложив руки за спину.

Монастырский советник Хуго слегка приподнял указательный палец левой руки. Он улыбнулся, не разжимая губ, его глазки блеснули:

— Наши предки, как видно, тоже были изрядными шутниками! Помимо этих, имеются еще потайные, искусно замаскированные замочные скважины. Те, что в крышках, сделаны лишь для того, чтобы запутать воров.

Священник провел пальцами по передней стенке первого сундука, ощупывая широкую кованую обшивку в виде перекрещивающихся полос. Наконец, с изрядным усилием он сдвинул одно из украшений в форме лилии, обнажив скрытую под ним замочную скважину.

Сундуки были заполнены добротно переплетенными древними рукописями, разложенными, видимо, по формату — там ин-фолио, тут ин-кварто. Лессинг вынимал один за другим небольшие псалтыри и молитвенники, попадались и внушительные хроники. Он дал себе клятву со временем основательно исследовать каждую книгу.

А это что? Написанная обычной латынью на пергаменте книга ин-кварто, объемом не менее ста страниц, косо торчала из переплета. Уяснить причину не составляло труда. Кто-то вырвал титульный лист, а заодно не пощадил и начало этой древней рукописи. У нижнего обреза первой из оставшихся страниц тонким почерком, словно писавший старался не привлечь лишнего внимания, было начертано новое заглавие, которое, однако, не полностью совпадало с выцветшим названием, видневшимся на корешке переплета. К тому же ни там, ни тут не было обозначено имя сочинителя.

Несоответствия всегда побуждают искать истину. На первый взгляд оба названия указывали на то, что в трактате идет речь о святом причастии и, прежде всего, о приобщении святых тайн. Однако часто встречающиеся в тексте «Inquis tu» и «Inquio ego» эти «ты говоришь», «я говорю», свидетельствовали о том, что сей трактат являлся скорее полемическим сочинением.

Даже тот, кто почти не знаком с историей церкви, безусловно, слышал про ожесточенный спор между Лютером и Цвингли о таинстве святого причастия. Но и в более ранние века вопрос о превращении хлеба и вина в тело и кровь Христа вызывал острые споры, в которых никто не стеснялся в средствах, ибо отступления от чистой веры испокон века считались ересью.

— Как вы оцениваете возраст этой рукописи? — спросил Лессинг у монастырского советника.

— Она относится к вейсенбургским манускриптам и была написана, видимо, в одиннадцатом столетии.

— Кто ее автор?

— Очевидно, аноним.

— А его имя установить не пытались?

Монастырский советник пожал плечами.

Лессинг запер сундуки и хранилище рукописей. Необычную книгу он взял с собой. Он велел провести себя по библиотеке, осмотрел ее от крыши до подвала, затем распрощался с монастырским советником, зашел в канцелярию, где отчитал секретаря за то, что его распоряжениями пренебрегли, — и все это время держал книгу в руке.

Когда Лессинг уже покидал здание, дорогу ему преградил прихрамывающий солдат. Его мундир был изрядно поношен, но на выгоревшей голубой треуголке виднелись капральские нашивки. Он отдал честь и, осклабившись, представился:

— Служитель библиотеки Хельм к услугам Вашей чести!

— Я не «Ваша честь»! Чтобы я этого больше не слышал!

Хельм снова отдал честь:

— Слушаюсь, Ваша милость, господин магистр!

Пусть так, магистр — это еще куда ни шло… Но все же он произнес, с улыбкой придержав отставного капрала за верхнюю пуговицу его потертого мундира, на лацканах которого вдобавок отсутствовали галуны:

— Если мы — вы и я — хотим найти общий язык, то запомните: меня зовут «господин Лессинг», а я называю вас «господин Хельм»… И без титулов, без этих фокусов!

— Слушаюсь, господин Лессинг!

— Сколько вы прослужили?

— Двенадцать лет, верой и правдой. А потом, после ранения, меня уволили. Колено никуда не годится. В походах мы часто пели песню: «Эй, старина, бери суму — и ты ведь был солдат!» Теперь песня стала правдой…

В бытность свою секретарем генерала Тауэнцина в оккупированной Силезии Лессинг хорошо узнал солдатскую жизнь. Этим людям вряд ли кто мог позавидовать. Старый Фриц — извечный прусский кумир — нередко увольнял инвалидов со службы и отправлял их по домам без вознаграждения, оставляя слабую надежду на некое неопределенное «потом».

— А почему вас нигде не могли найти, когда я послал за вами, господин Хельм?

Служитель простодушно взглянул на Лессинга:

— Почему? Действительно, почему? Да потому, что секретарь отправил меня к булочнику за хлебом. Иду я себе обратно и думаю: давай-ка поспешай, надо поскорее представиться господину Лессингу — а вдруг он захочет тебе что-нибудь сказать или поручить…

Лессинг расхохотался.

— Ну-ну, ври да не завирайся! Так торопиться — да не успеть? Мы не под Кунерсдорфом, где решался вопрос жизни и смерти! Я хочу, чтобы завтра утром, едва пробьет семь, вы зашли ко мне. Мы обсудим наши планы на ближайшие дни, нам есть чем заняться.

Тут он заметил, что служитель все еще стоит по стойке «смирно».

— Вольно, можете идти! — проворчал Лессинг, резким движением протянул руку и распрощался.

Покинув библиотеку, он пересек широкую площадь и вступил в замок. На лестницах и в темных коридорах стоял неистребимый затхлый запах. Шестнадцать лет назад герцог со всем своим имуществом перебрался из этого вольфенбюттельского замка в Брауншвейг. С тех пор гигантское здание с едва ли не тремя сотнями комнат пустовало.

Теперь единственным обитателем замка был Готхольд Эфраим Лессинг. Наследный принц распорядился обставить для него старой мебелью две комнаты наверху, под самой крышей. Но он чувствовал себя все еще неуютно. Впрочем, что же тут удивительного?

Первым делом он съел лепешку с копченым салом. Ему было так одиноко. Лишь воробьи чирикали на крышах. Сало он привез с собой еще из Гамбурга.