Тарзан хотел нырнуть под мост, но поскользнулся в собственном дерьме и упал, задрав ноги. Его подняли за шиворот, надели наручники, привели в отдел.
— Ребята! Да вы что? Отведите его в душ! — заткнул нос дежурный.
Через пару минут Вову сунули под брандспойт. Тугая холодная струя доставала мужика всюду. Она то забивала его в угол, то нагло выковыривала, катала по бетонному полу орущим шаром, то припечатывала к стене, к полу, бросала на батарею, подкидывала старой тряпкой чуть не до светильников. Его катали и валяли по полу так, что он счел бы за счастье стечь в канализацию вместе с потоком воды.
Потом ему в морду швырнули его брюки и велели стирать под брандспойтом. Вова продрог до костей. Оперативник, заметив это, полил его еще раз. Тот синел, едва держался на ногах, а опера, сменяя один другого, мыли Вову долго и тщательно.
Долго он приходил в себя в сырой темной камере. Потом его вызвали в какой-то кабинет, надели наручники и включили пронзительно яркий свет. Он отворачивался. Его били по морде и все спрашивали о Вике, заставляли признать, что он ее взял силой. Вова понимал, что будет с ним, признай он такое. И решил сдохнуть, но не брать на себя изнасилование.
Его отделали так, что любой, увидев Тарзана, содрогнулся бы. Никто не поверил бы, что этот человек способен перенести нечеловеческую боль и не признать за собой вины.
Он стал похож на горку мяса, все еще пульсирующего, истекающего кровью.
Когда допрос кончился, Вова не помнил. Он потерял сознание и валялся в ногах капитана — брата Вики. Он распорядился, чтоб Вову унесли в камеру. Там Тарзан пролежал с неделю. Его никуда не вызывали, не выводили. Ему давали есть и пить. А когда встал на ноги, вывели гулять. Еще через неделю его вытащили на крыльцо милиции, и чей-то знакомый, леденящий душу голос сказал:
— Отпускаем тебя, падлу! Но смотри, сучий выкидыш, если не будешь содержать сам своего сына — уроем в минуты, не дрогнув и не пожалев. Сумел сделать, теперь расти его! Не приведись, смыться попытаешься. Разыщем и под землей! Тогда дрожи! На мелкие куски распустим и скормим бродячим псам! Иной смерти недостоин… Беги и помни, чей ты раб!
С тех пор он забыл об отдыхе и покое. Не было дня, чтоб Вова не проклинал свою жизнь и не просил от нее избавления. В сравнении с нынешней жизнь в психушке была подарком. В том, что потерял ее, винил всех, но только не себя…
Бронников часто видел в городе бывших больных. Даже те, кто надежно вылечился, не всегда здоровались с Юрием Гавриловичем, стыдясь прошлой болезни и лечения в психушке. Опасались, как бы не отшатнулись знакомые, не стали б осуждать и сторониться. Ведь это так стыдно — лечиться в дурдоме.
О времени, проведенном здесь, старались поскорее забыть бывшие больные. И лишь другая часть никогда не обходила стороной эту больницу.
Так и вылечившийся Сократ всегда помнил, кому чем обязан. Поговорил он как-то вечером с Бронниковым, тот и посоветовал, куда обратиться с жалобой. Послушался. И снова фермерствует, но уже без риска. А часть урожая всякий год привозит в психушку бесплатно. Чтоб и другие тянулись к свету и дожили до него…
— Юрий Гаврилович! А у нас с Лидой второй сын родился! Хотели дочку, но не получилось! — шельмовато улыбался Петухов.
— Нашел о чем тужить? Да на нас, мужиках, вся земля держится! — улыбался Бронников.
— Юрий Гаврилович! Эдика псих побил! — просунул голову в дверь кабинета Захар.
— Кто его избил?
— Новенький!
— Приступ у него был?
— Нет. Эдик подоконник протирал. А тот сзади подошел. Сначала по башке вломил, а когда кент упал, псих и вовсе озверел. За руку иль за ногу поймает и на потолок забрасывает.
— А ты стоял разинув рот?
— Что я мог?
— Где Эдик?
— Там, в палате!
— У себя?
— Да нет! У психов!
Бронников нажал кнопку вызова всех санитаров. И выскочил в коридор. За ним Петухов с Захаром. Юрий Гаврилович по шуму услышал, где Эдик, и поспешил в палату.
Санитар уже был без сознания, но больной не понимал. Он хватал его с пола и швырял как тряпку то в потолок, то в углы.
— Олег, — окликнул Бронников больного и добавил громче: — Отставить!
Больной выпустил из рук Эдика, оглянулся, тяжело дыша, сел на койку. Петухов с Захаром унесли Эдика в ординаторскую. Парня вскоре увезли в травматологию. А больного поместили в зарешеченную камеру. Ее он долго измерял шагами.
Потом лег на пол, словно не увидел койку, и до вечера пролежал с открытыми глазами. Он отказался от еды и воды. Ни на кого не обращал внимания. Лишь изредка ворочался с боку на бок.
— Юрий Гаврилович! Что это за человек? — спросил Петухов.
— Олег? Ты же сам его принял!
— Я знаю только имя и адрес. Ну, еще то, что привезли человека на военной машине…
— Понимаешь, из Чечни он, контрактник. А до Гудермеса в Афгане воевал. В Чечне две войны прошел. Жуткая судьба у мужика! Мне о нем его друг рассказал. Теперь вот мать звонила, обещала прийти. Военком интересовался Олегом.
— Ого! Выходит, важная птица!
— Для нас с тобой он обычный человек. Свихнулся, конечно, не без причины. Забрали в армию и через три месяца сунули в Афганистан. Война уже вовсю кипела. Олег — водитель, снаряды возил, технику. Сколько раз его подбивали, знает один Бог. Случалось, вылетал из кабины так, что взрыв уже не доставал. Впереди снарядов, над головами душманов. Те, увидев такое, креститься научились. Да что ты хочешь с них, что они знают о силе взрывной волны? К тому ж Олег шофер и всегда спешил. Может, и тогда торопился на тот свет, обгоняя взорвавшуюся машину? Короче, прозвали его душманы летающим трупом! Ну не знаю, как он летал, а вот насчет трупа «духи» явно поспешили. Он вовсе не спешил на тот свет. И теперь пусть болен, но живой. Сам знаешь, агрессивная форма зачастую проходит быстрее и лечится проще. Лишь бы память не будоражить.
— Любому больному не стоит напоминать о прошлом! — согласился Петухов. И вместе с Бронниковым оглянулся на дверь. В кабинет вошел Петрович.
— Приветствую всех вас! Эпилептики, шизики и параноики! Кретины, дегенераты, дебилы! — улыбался патологоанатом.
— Привет, старый гнойник! Как добрался, не потерял ли по дороге образцы тех гадов, каких у себя держишь на полках и столах?
— Нет у меня никого! Третий день один сижу. Даже поскрипеть не на кого. Некому в морду всю правду из его биографии выплеснуть! Это ж надо, не хотят, разучились поми-
рать горожане. В три, а то и в четыре ряда друг на дружке валялись. Теперь никого нет! В морге тише, чем на погосте. Там хоть птицы поют, случается, иной раз вдова взвоет. А у меня и этого нет. Даже жутко. Сторож и уборщица по домам разбежались от безделья. И я не усидел. Все ж грустно все время смотреть на кресты и памятники. Иногда хочется увидеть тех, кто под ними лежать будет.
— Иди ты к черту, философ чокнутый! — рассмеялся Бронников, привычный к шуткам Леонида.
Петухов никак не мог свыкнуться и постоянно злился на патологоанатома. Возмужав, он уже подшучивал над Петровичем, мстил за едкие колкости:
— А мы с Юрием Гавриловичем думали, что схарчили покойнички главного городского потрошителя на чьих-то поминках. Отомстили за все разом. За осквернение и надругательства!
— Помилуй! Отродясь такого за мной не было, — перекрестился Петрович оторопев.
— А кто относил в лабораторию сиськи, письки, желудки и печенки мертвецов?
— Так для изучения, по просьбе!
— Почему не вернул? За бабки загнал?
— Нет! Вы тут точно оба свихнулись! Я ж от своих беру для науки, чтоб будущие медики знали о новых формах и видах болезней, какие сегодня косят людей, считаются неизлечимыми.
— Не надо, Петрович! Желудки твоих клиентов не служат науке. По ним только увидишь, сколь вредно спиртное!
— Попробуй докажи это живому без наглядного примера! — смеялся патологоанатом. И продолжил: — С неделю назад бомжа привезла ко мне милиция. Думал, что от истощения откинулся. Против него бродячий пес львом смотрелся бы. А когда вскрыл, ошалел от удивления! Сердце как у молодого, желудок гвозди переваривал. Печень — юноше позавидовать. Ему еще полвека жить и радоваться!
— От СПИДа загнулся?
— И там все в порядке, хоть попроси его обменяться, — усмехнулся Петрович.
— Что ж его свалило?
— Аппендицит! Если б вовремя обратился, жил бы и теперь! Даже обидно за мужика. Я его знал до бомжеванья! Хороший был человек. На бабе погорел, на любовнице. Короче, застал ее с другим хахалем. Дело обычное. Сучка не жена, претензий не предъявишь. А он, дурак, мужика не догнал, тот с балкона сиганул, живой остался, ну, этот на любовнице оторвался и уделал ее так, что бабу два месяца по частям собирали. Потом шесть операций сделали. В общей сложности почти год в больнице отвалялась. Он уже забыл, как звать эту блядь, а она в суд обратилась. За ущерб, причиненный здоровью, отсудила такую сумму, что вслух сказать жутко. Ни квартиры, ни колес не осталось. И все бабки выгребла стерва! Такую лучше б разом урыл! А то ведь оставил змею живой. Она и отомстила! Его нет. Зато ей простиковать понравилось. Еще одного наколола. Я все жду, когда та лярва ко мне на стол попадет! Уж я ей все выскажу!
